Джон Биггинс - Под стягом Габсбургской империи
— Миллион извинений, герр лейтенант. Можете ли вы простить нас за этот произвол? Мои смиреннейшие, самые искренние и сердечные извинения. Ужасная ошибка, совершённая этим жалким идиотом. Но позвольте представиться: Йылдырым-паша, начальник штаба четвёртого армейского корпуса в Маане, а это мой немецкий адъютант, генерал-полковник барон Готц фон Штульпиц. — Барон чопорно поклонился в прусской манере. — Мы получили информацию из Медины, что жалкие собаки жандармы бросили вас в пустыне. Выслали поисковые группы, даже аэроплан, но только вчера узнали от курьера, что двух так называемых австрийцев и однорукого китайца повесят сегодня как британских шпионов. К счастью для вас, этот кретин так хотел выслужиться, что написал отчёт о вашей казни и заранее отправил его к нам с курьером. Мы доехали поездом в Аль-Улу, затем скакали верхом всю ночь, чтобы добраться сюда, даже выслали вперёд аэроплан. Но милосердный Аллах помог нам не опоздать. Если вам что-либо нужно, дорогой герр лейтенант, в качестве компенсации за страдания, только попросите.
Меня спустили вниз и развязали, а затем пригласили позавтракать с генералом и его адъютантом. Когда мы покинули место казни, Йылдырым-паша отдал приказы на турецком. Прежде чем я понял, что происходит, несчастного и потрепанного Тарган-бея подтащили ближе, связали руки и поставили на табурет, который только что занимал я. Когда над головой бея опустили петлю, я крикнул, чтобы прекратили. Йылдырым-паша обернулся ко мне.
— Хотите посмотреть, как вздёрнут эту собаку после завтрака, а не сейчас? Наверное, так даже лучше: это может испортить вам аппетит, а у собаки будет время поразмыслить...
— Нет-нет, уважаемый паша, не вешайте его...
— Да? Почему же?
— Он просто идиот, а не преступник, и воображал, что исполняет свой долг. Прошу, не вешайте его.
Паша размышлял, задумчиво поглаживая усы.
— Но воинская дисциплина этого требует. Я даже не знаю...
— Вы пообещали мне все, чего я пожелаю.
— Ох, ну ладно. Снимите его. Но, герр лейтенант, вы должны позволить нам побить его палками и разжаловать в рядовые: это самое меньшее, что может предпринять турецкая армия для поддержания дисциплины.
Я уже собрался попросить его пощадить, но затем подумал, а почему бы нет? Удары палкой страшно болезненны, но, насколько я знал, не наносят непоправимого вреда. Блаженны милостивые, но немного мстительности придаёт жизни пикантность. И так или иначе, подумал я, битье по ступням вместо сломанной шеи — довольно неплохая замена.
— Да, паша, — согласился я, — ради бога — и посильнее. За прошедшую неделю я обнаружил, что невозможно что-то вколотить бею через уши, так что, может, вы добьётесь большего успеха через ноги.
Так что, пока мы позавтракали, пронзительные крики бея отдавались эхом по плацу к явному удовлетворению Кайнделя. Затем мы обменяли рваное тряпье на новые германские мундиры, привезённые для нас из Маана, и наконец простились со злополучным маленьким фортом. Мы ехали до вечера следующего дня. Когда солнце садилось за горы Хиджаза в причудливом блеске пурпура и золота, я услышал где-то вдали слабый звук: полагаю, самый прозаичный и блаженный звук, который я когда-либо слышал в жизни. Свист железнодорожного локомотива.
Когда мы сошли на железнодорожную платформу на восточном берегу Босфора, напротив Константинополя, мы всё ещё были в новых германских мундирах. Нас встречал духовой оркестр, цветы, речи, фотографы и журналисты, а также австрийская и немецкая общины турецкой столицы. Это было утром восемнадцатого февраля 1915 года. Я лихо подошел к военно-морскому атташе, отдал честь и доложил о прибытии в полном составе: один офицер, один унтер-офицер и один морской резервист, спасшиеся с «Кайзерин Элизабет» в Циндао — весь выживший экипаж вооружённой джонки «Шварценберг».
Мы узнали, что еще второго ноября Циндао сдался, и японцы взяли в плен весь экипаж «Элизабет», кроме небольшой группы, которой удалось добраться до Соединённых Штатов с поддельными швейцарскими паспортами и вернуться в Вену через Португалию. Наше же путешествие из Аль-Улы длилось десять дней и оказалось относительно бедным на события: и рассказать-то не о чем, разве что около Алеппо поезд сошел с рельсов, а в центральной Анатолии попал в бандитскую засаду.
Последняя часть нашего путешествия из Константинополя в Вену заняла три дня, но когда вечером двадцать первого февраля мы прибыли на вокзал, всё прошло очень тихо. Оказалось, что правительство Нидерландов узнало о нашем прибытии в Константинополь и выразило желание допросить линиеншиффслейтенанта Прохазку в связи с серьёзными нарушениями голландского нейтралитета несколькими месяцами ранее.
Австрийского посла в Гааге вызвали в Министерство иностранных дел для дачи объяснений, и в итоге решили всё замять по-тихому. Голландия теперь была единственным окном Германии в мир, и не стоило рисковать, вызывая недовольство голландского правительства. Меня отвезли в Военное министерство, допросили, неофициально похвалили и отдали чемодан с моими вещами с «Тисы», включая сложенную и оставленную в тот день на берегу одежду, когда я отправился в заплыв вокруг половины земного шара и обратно.
Затем мне дали месяц отпуска для выздоровления, с указаниями провести его тихо в родном городе Хиршендорфе, избегая интервью газетам. Прежде чем уйти, я направил запрос верховному командованию кригсмарине для назначения на лётную должность, когда вернусь в Полу. Вместо этого я стал капитаном подводной лодки, но это уже другая история.
Мне припоминается только одно происшествие во время того путешествия домой. Это произошло однажды утром, когда поезд гремел по замерзшей и пыльной Анатолии по направлению к Константинополю. Я ехал в вагоне первого класса, коротая бесконечную поездку за чтением каких-то старых немецких газет, которыми нас снабдили в Адане.
Поезд в очередной раз остановился и перешел на боковой путь, чтобы дать проехать воинскому эшелону, везущему турецких солдат в Палестину. Я читал берлинскую газету за конец ноября. Она содержала обширный отчёт о выслеживании и уничтожении германского крейсера «Эмден» у западного берега Австралии, а также интервью американского журналиста с его капитаном фон Мюллером, названным «джентльменом-пиратом», которого британцы взяли в плен после сражения.
По его словам, больше всего он гордился тем, что за три месяца в Индийском океане потопил множество кораблей Антанты общим водоизмещением в четверть миллиона тонн, не тронув и волоска с головы мирных граждан. Я взглянул из-за газеты в окно вагона на объятый ветром и скованный морозом пейзаж и к своему ужасу увидел, что группа из нескольких сотен похожих на скелеты оборванцев — мужчин, женщин и даже маленьких детей — трудится на насыпи под надзором турецких солдат с кнутами. Один мальчик лет четырнадцати бросил кирку, с мольбой протягивая ко мне обмороженные пальцы и указывая на свой рот.
