Алексей Шкваров - Слуги Государевы. Курьер из Стамбула
Драгуны заканчивали извлечение кареты, натужась, плечами подперли, на колеса поставили. Затем лошадей впрягли заново и:
— А ну, эхнем. А-раз, а-два, — раскачивали. — Но-о-о, пошли, родимые.
Вытянули сообща.
— Давай-ка, братцы, сопроводим до усадьбы. А то ночь на дворе, — сказал Веселовский.
— Мож, заночуем тама? Все лучше, чем на квартирах казенных. А, ваш благородие? — драгуны обрадовались.
— Ну, если предложат — согласился майор.
— Куды ж они денутся. Зазря что ль спасали.
Тимоха Деев пнул в зад кучера, неуверенно забиравшегося на козлы.
— Давай, леший чертов. Да двигайся. Сам за вожжи сяду. А то опять сковырнешься.
Мельстрем пробурчал себе под нос что-то недовольно.
— Ишь ты, не нравится, — Тимоха удивился искренне. — Барыню свою молодую чуть не угробил и туда ж… Вот, погодь-ка, до усадьбы доедем, быть тебе поротому. И поделом.
Алеша подошел к карете, дверцу открыл, руку Эве подал. Так и тронулись в путь. Эва в карете, Тимоха Деев с кучером на козлах, а Веселовский скакал рядом. Два оставшихся драгуна замыкали сие шествие.
В Уллаберг добрались глубокой ночью. Мать встревоженная с лакеем старым встречала. Даже отец с постели поднялся обеспокоенный. Возле камина в кресле сидел. Каково было их изумление и испуг, когда дочь увидели, да не одну, а в сопровождении трех незнакомых военных.
— Что? Что такое, Эва? — мать прижала дочь к себе, загораживая от чужестранцев.
— Мама, не волнуйся, — Эва успокаивала Софию. — Старый Мельстрем в темноте в канаву заехал. А эти русские господа любезно помогли нам и сопроводили в Уллаберг.
— Мельстрем? В канаву? — мать ничего не понимала. — Русские? — вдруг дошло. Она переспросила ошалело, глазами широко открытыми на дочь посмотрела. — Русские? Как русские?
— Так, мама. Русские. Ну чего тут особенного, — Эва уверенно объясняла, словно и не было собственного испуга пару часов назад. — Их полков несколько, уже с ноября стоят в Швеции. Этот молодой офицер, — она показала рукой на Веселовского, — адъютант начальника корпуса, майор Веселовский, — уже по-немецки. — Я правильно называю ваше имя, герр майор? — это уже Алексею, нерешительно мявшемуся у порога вместе с двумя солдатами. Тимоха Деев все с кучером возился. Коней распрягали да карету в сарай заталкивали.
— Верно, фрекен Мейергельм, — кивнул Веселовский.
Отец вышел, прихрамывая и на костыль опираясь. Встал за створкой дверной. Прислушивался внимательно к разговору. Он слышал и ранее, что русские полки приплыли на галерах в Швецию. От датчан защищать врагов вчерашних. Еще тогда задумался:
«Что за народ странный, эти русские? Мы, вроде бы как, войну с ними первые начали. Грозились. Они нас прогнали из Финляндии. Заняли всю. Потом отступили назад. А теперь пришли к нам нас же защищать! И вот они уже у меня дома…».
Отто вышел и все замолчали вдруг, на него уставились. Эва первая опомнилась. К отцу подлетела:
— Батюшка! Вы зачем встали-то? — и снова Веселовскому. — Это батюшка мой, майор Мейергельм. Болеет он. Доктор вставать запретил. А он и не слушается.
— Докторов слушать будешь, скорее на тот свет отправишься, — усмехнулся хозяин. Внимательно смотрел на Веселовского. Первый раз так близко врага бывшего встречал. Из регулярсгва, вестимо. Казаков да гусар Мейергельм повидал, покуда в Эстерботнии драгуны шведские стояли, а вот настоящего офицера — впервые. Взгляд чистый. Открытый. Шляпа треугольная на затылок задралась, лоб открывая широкий. Епанча сукна добротного, мехом подбитая, была снегом мокрым заляпана. Офицер русский как-то неловко себя чувствовал. Не завоевателем выглядел а, скорее, гостем нежданным.
— Что ж вы, сударыни мои, гостя в дверях держите? — заговорил, наконец, Мейергельм. — В дом приглашайте. К столу.
— Господин майор, — Веселовский к хозяину обратился, — коль уж такая заминка вышла, не позволите моим людям на сеновале переночевать да лошадей покормить.
«Молодец, — подумал Мейергельм, — хороший офицер. Прежде о солдатах своих печется». А вслух сказал:
— Отчего ж. Кнут, — лакею старому, — солдат русских отведи во флигель для прислуги да кухарке накажи, чтоб покормила. А Мельстрему — пусть корма задаст лошадям их.
— Ой, батюшка, — вспомнила Эва и засмеялась, — Мельстрему впору самому задать чего-нибудь. Это ж он в канаву-то заехал. Пьян был.
— Да протрезвел уж поди, — подхватил Веселовский, — справится. Благодарю вас, господин майор.
Мейергельм покачал головой, пробормотал:
— Мельстрем, Мельстрем. Ну, пойдемте в дом, в дом, — рукой показывал.
И был долгий, долгий ужин при свечах. Вино пили. Отец разговорился. Соскучился по обществу мужскому да военному. И не скажешь, что два врага бывших сидели. Так уж мирно текла беседа. Эва сидела и искоса наблюдала за ними. Вспоминала, как спасал ее этот русский майор из кареты опрокинутой. Какие руки у него сильные. Как прижал он ее к груди своей. И было так сладостно внутри.
Вспомнилась вдруг легенда древняя. Про гору стеклянную, где дева томилась, избавления ожидая. И прискакал однажды рыцарь отважный. Меч извлек свой. И рухнули стены темницы заколдованной, и прижал он спасенную к груди своей широкой. Совсем, как этот русский. Боже, как было тепло и томно прикосновения эти ощущать.
— Эва! Эва! — голос матери отвлек от мечтаний. — Ты не заснула, моя дорогая?
Девушка очнулась вдруг и обнаружила, что все с любопытством на нее смотрят. Смутилась страшно. Испугалась, что мысли ее сокровенные отгадали. Особливо русский. А он смотрел на нее с улыбкой доброй и печальной одновременно.
«Господи, — думал Алеша, — как Машу она мне напоминает».
Высокая, стройная, белокурая, со светлыми, глубокими и наивными голубыми глазами, с нежным ртом, мягкими чертами лица, прямым тонким носом и гармоничными очертаниями фигуры, Эва удивительно была похожа на нее. И не внешним сходством, хотя и это имело место. Нет, главное здесь было в другом. В душе, в прелестном женском уме — естественном, серьезном и полным доброты, что угадывался в ней при разговоре.
Эва опомнилась.
— Да, матушка. Задумалась, а может, и правда в сон уж клонит. Время-то позднее. Да и гостю нашему отдыхать пора.
— И то правда. — Отец поднялся, кряхтя по-стариковски. — Кнут вас проводит, господин майор, в спальню отведенную. Завтра и беседу нашу продолжим.
— Я прошу простить, — Веселовский тоже встал из-за стола, — токмо думаю, что завтра не получится. Премного благодарны за хлеб-соль, но уж вы не обессудьте, завтра спозаранку в путь нам надобно. Служба-с. В другой раз, коли позволите.
