Дарья Плещеева - Булатный перстень
— Долбать мой сизый череп! Бабьи юбки!
Кто мог повесить на ветках возле павильона три нижние юбки — Михайлов догадался сразу. И пробормотал такое, что даже его любимец боцман Угрюмов поежился бы — и от самих слов, и от того чувства, что было в них вложено.
— Идем, идем, — заторопил всех Ероха. — Сколько ж можно!..
К павильону они вышли со стороны башни. Прислушались — откуда-то из-под земли доносился гул. В этом гуле удалось выделить несколько знакомых слов.
— «Коль славен наш Господь в Сионе», — опознал Родька. — Да только они музыку перевирают.
Гул стих.
— Где то окошко? — спросил Новиков. — Может, через него лучше услышим, что там, в подвале, деется?
— Вроде тут, — и Ероха, взобравшись на пригорок, чуть ли не щекой прижался к решетке.
— Ну, что там? — спросил Михайлов.
— Да не понять. Какой-то старый черт держит речь, кого-то хочет допрашивать, о каких-то письмах…
— Это Нерецкого, — уверенно сказал Новиков. — Но вот что странно — где-то здесь должна быть госпожа Денисова с лакеями: юбки ее тут, а сама не дает о себе знать…
— Что еще? — нетерпеливо тормошил Ероху Михайлов. — О чем говорят?
— Да о письмах же… Предателем его честят… Божится, что письма еще никому не передавал… Не верят… ох, долбать мой сизый череп!..
— Что, что?
— Старый черт виселицу помянул! Велел встать под виселицей…
— Черт возьми, — проворчал Михайлов. По всему выходило, что ему придется-таки спасать Нерецкого. А сенатор как сквозь землю провалился!
Тут в подземелье загалдели так, что снаружи было очень хорошо слышно.
— Что там у них стряслось? — спросил Новиков.
Шум стих — словно бы кто-то разом заткнул крикунам рты.
— Она! Ей-богу, там она! — воскликнул Ероха. — Она!.. Обещает отдать письма, лишь бы его не тронули…
— Дура! Дура!.. — Михайлов был в ярости. — Куда она полезла?!. Ведь на масонские сборища бабам ходу нет!
— Дура… — растерянно повторил Новиков и, достав из ножен шпагу, двинулся к тяжелой двери павильона.
— Ты куда?
— Надо ж ее оттуда вывести…
— Крестненький, — позвал Ефимка. — Глянь-ка, там вроде факел…
— Где?
— Вон, внизу, у воды…
Яркий синий огонь, брызжущий искрами, был хорошо заметен сверху — но только он один и был виден. Он совершал движения, словно бы крестил реку, и вдруг взлетел, пронесся по дуге, упал в воду и погас.
— Что за притча? — сам себя спросил Михайлов, и тут в подземелье грянул выстрел.
Поднялся крик, что-то громыхнуло, выстрелили вдругорядь.
— За мной! — заорал Ероха и пташкой спорхнул с пригорка. Оружия у него не было — да он сам был в этот миг страшнейшим оружием, готовый голыми руками рвать в клочья неприятеля, лишь бы Михайлов с Новиковым признали его наконец годным вернуться в строй.
Он догнал Новикова у двери павильона. Вдвоем налегли — она отворилась. Внутри было не совсем темно — свет шел из-под земли, от ведущей в подвал лестницы.
Тут мимо них проскочил и сбежал вниз человек — не Михайлов, не Ефимка, не Родька в крылатой епанче…
— Аларм! — закричал этот человек. — Аларм!
— Сейчас они начнут разбегаться, — сообразил Новиков.
— Долбать мой сизый череп! Они оставят нам два трупа! Дай шпагу!
Выхватив у Новикова клинок, Ероха понесся вниз. А в павильоне появились Михайлов с Ефимкой.
— Снеси меня на закорках вниз, да поживее, — приказал Новикову Михайлов.
— Владимир Данилыч, христом-богом, не надо! — взмолился Ефимка. — Его же там завалят, затопчут!
— Дурак! Прислонюсь к стене — и пусть только сунутся!
Михайлов никого спасать не желал. Он даже думал, что если Александра получит в свалке пару хороших синяков, ей это пойдет только на пользу. Но Ероха первым кинулся воевать. Ероха — пьянюшка, заживо похороненный товарищами-офицерами. А он, Михайлов, обремененный даже не раной, а дурацкой язвой на ступне, будет ждать Ерохиного возвращения с победной реляцией?
— Стой тут, крестненький, с оглоблей своей! — кричал Ефимка, заступая ему путь. — Они же все сейчас наверх побегут! Тут ты их и оглоушишь! Всех! По порядку!
— На кой они мне?! — не дождавшись помощи от Новикова Михайлов заковылял вниз по лестнице. Ступеньки оказались очень высоки и дались ему с трудом.
Он оказался в небольшом овальном зале. Там шло настоящее сражение. Ероха бился сразу с двумя противниками, спину ему прикрывала Александра, она отмахивалась большим стоячим подсвечником. Один из ее лакеев — кажется, Гришка, махал черной деревянной загогулиной с петлей на конце, второй уже лежал на причудливом ковре.
Посреди всего этого побоища один лишь человек был спокоен и покорен року. Он стоял на коленях, положив голову на покрытый черной тканью столик, зажмурившись, и даже не пытался встать.
Не надобно было подсказок, чтобы Михайлов догадался, кто это такой.
Он бы не стал спасать Нерецкого сознательно и обдуманно, этот человек был ему неприятен. Но когда выскочившая неведомо откуда фигура в белом плаще оказалась рядом с осужденным, когда в безумном порыве, посещающем порой обреченных, выдернула из ножен, висевших на черной перевязи с серебряными буквами, кинжал, Михайлов без единой мысли в голове треснул фигуру по руке своей оглоблей.
В подземелье становилось все просторнее, господа в белых одеяниях куда-то исчезали. Ефимка, одурев от славной потехи, вцепился в одного и повалил. И вдруг подвал опять наполнился людьми — отчего-то в ливреях…
Эти люди, крепкие мужчины с дубинками, пришли на помощь Михайлову и Новикову, который работал кулаками, и раненому в плечо Ерохе, и сидящему верхом на своем противнике Ефимке. Они окружили компанию заговорщиков, оттеснили ее к опустевшему креслу, но бить не стали — ждали приказа.
Тот, кому полагалось приказывать, неторопливо спускался по лестнице. Все, словно в ожидании кары Божьей, вдруг притихли, и раздался голос:
— Ахти мне, куда ты меня, Алексей Андреевич затащил? Ей-богу, шею сломаю…
Голос был женский.
Но первым в подвале оказался сенатор Ржевский. Он обвел взглядом побоище, оценил соотношение сил и сказал:
— Господа нептуновцы, что-то вас тут маловато. Думал, больше наберется.
— Они вон в ту дверь ушли! — отвечала, выйдя ему навстречу, Александра. — Там лестница на башню. Они в башне, на самом верху, сидят… может, уже вниз лезут…
— И много их там?
— Человек пять, — неуверенно сказала она.
Тут в подземелье появилось новое лицо — ведомая под руки пожилая дама.
При свечах, да при таком слое белил и румян определить ее возраст было бы сложно, кабы не одна особенность: примерно так красились еще в прошлое царствование, наводя румянец отчетливыми кружками. Дама была в платье модного фасона — но из тяжелой ткани бутылочного цвета и с красными лентами, как считалось изысканным лет пятнадцать назад.
