Мишель Зевако - Коррида
Четвертым был не кто иной, как Бюсси-Леклерк.
Узнав Пардальяна, он остолбенел. Все это время бедняга стоял с выпученными глазами, не в силах произнести ни слова.
Шевалье сразу его заметил, но для того, чтобы вывести забияку из себя, он сделал вид, что не узнает его. Одним словом, с тремя противниками Пардальян обменялся приветствиями по всем правилам, а на четвертого не обратил никакого внимания. Однако он не терял Бюсси-Леклерка из виду и внезапно с негодованием вскричал:
– Я не верю своим глазам! Нет, это действительно Жан Леклерк! Но каким образом этот человек мог попасть в ваше общество? Фу, господа, вы меня огорчаете! Почему среди храбрецов затесался этот трус? Посмотрите на него! На его физиономии, потной от страха, до сих пор виден след от моей руки. Фу, как противно!
Эти слова произвели желаемое действие. Вне себя от стыда и от ярости, Бюсси-Леклерк, сжав зубы, бросился на врага. Остальные устремились за ним.
Противники бились молча. Слышался только звон оружия и хриплое дыхание сражающихся.
Комната была совсем маленькой, поэтому наемники больше мешали друг другу, чем помогали. Пардальян же чувствовал себя гораздо свободнее.
Фауста обратила внимание на одну деталь: шевалье по-прежнему стоял спиной к открытой двери. Ей стало ясно, что, если Пардальян захотел бы, он легко смог бы избежать схватки с четырьмя французами. Он не скрылся, следовательно, он не хотел этого.
Почему? Неужели он уверен, что справится с этими забияками?
Придя к такому выводу, Фауста почувствовала, что ею овладевает отчаяние. Она понимала: Пардальян победит. Но что же тогда будет с ней? Ведь когда шевалье расправится со своими врагами, она окажется целиком в его власти.
Тем временем четверка старалась в поте лица: наемники кололи и рубили, подпрыгивали, опрокидывали мебель, падали на паркет, тут же вставали и не переставая сыпали ужасными ругательствами.
Бесстрашный шевалье дрался спокойно. Он не продвинулся вперед, но и не отступил ни на шаг.
Казалось, Пардальян запретил себе переступать порог потайной двери. Он стоял неподвижно, двигалась только его шпага, причем с такой скоростью, будто на его месте сражался многорукий Бриарей.
И все же шевалье стала понемногу передаваться горячность его противников, и он решил, что со схваткой пора заканчивать. Тогда Пардальян перешел в атаку. Его натиск был направлен главным образом на Бюсси-Леклерка, и то, что должно было случиться, случилось: шевалье нанес разящий удар, и Бюсси-Леклерк тяжело рухнул на пол.
Нужно заметить, что все время, пока длилась эта неравная битва, Бюсси-Леклерк испытывал такой страх, что почти не мог сражаться. Поэтому, когда шевалье пронзил его, он удовлетворенно улыбнулся и выдохнул:
– Наконец-то!..
Это оказалось его последним словом.
Тогда Пардальян серьезно занялся остальными.
Сначала он обратился к ним с маленькой речью – так мирно, словно они находились в зале для фехтования:
– Господа, однажды, когда вы полагали, что я нахожусь в затруднительном положении, вы оказали мне услугу. За это я дарую вам жизнь.
Тут шевалье нахмурил брови.
– Однако я все же вынужден лишить вас свободы действия… на некоторое время.
Шевалье сделал выпад, и Сен-Малин, раненный в бедро, испустил жалобный крик.
– Один! – открыл счет Пардальян.
– Два! – проговорил он почти сразу, а Шалабр схватился за плечо.
Остался Монсери, самый молодой из всех. Шевалье опустил шпагу и тихо сказал:
– Уходите.
Монсери побагровел от негодования.
– Сударь! – воскликнул он. – Кажется, я не заслужил подобного оскорбления.
С этими словами обиженный юноша очертя голову бросился на Пардальяна.
– Это правда, – серьезно согласился шевалье, отражая удар. – Я прошу извинить меня… Три!
– Отлично, сударь! – радостно крикнул Монсери, которому Пардальян пронзил запястье. – Вы истинный дворянин. Спасибо!
С этими словами он лишился чувств. Шевалье с грустью посмотрел на четыре распростертых тела.
– Но я ведь только защищался, – пробормотал он. – К тому же через месяц они снова будут на ногах. Что же касается вот этого (Пардальян взглянул на Бюсси-Леклерка), Бог свидетель, у меня не было к нему ненависти… При каждой встрече он хотел меня убить… В конце концов я потерял терпение, и это принесло ему несчастье.
Повернувшись к Фаусте, шевалье сказал:
– Если у вас в запасе есть еще несколько наемных убийц, не смущайтесь… Свистните еще раз в ваш свисточек.
Принцесса мрачно покачала головой. Пожалуй, первый раз в жизни она была в таком отчаянии.
– Как? – презрительно усмехнулся Пардальян. – Фаусту охраняют всего-навсего четверо жалких разбойников? Ай-ай-ай!
Принцесса чувствовала себя глубоко оскорбленной. Издевки шевалье ранили ее глубже, чем самые грубые ругательства.
– Ну, раз вы отказываетесь от моего предложения, – насмешливо продолжал Пардальян, – позвольте тине принять необходимые меры предосторожности: я не хочу, чтобы нам мешали.
С этими словами шевалье закрыл дверь на ключ, положил его в карман и задвинул засов. Затем он медленно повернулся к Фаусте. От его былой насмешливости не осталось и следа. Увидев выражение лица Пардальяна, принцесса побледнела.
В ее сознании пронеслось: «Это конец!.. Сейчас он убьет меня!.. Он!..»
Шевалье молча приближался к Фаусте. Он не спешил. Фауста зачарованно смотрела на него, как кролик на удава, не в силах пошевелиться.
Наконец Пардальян подошел к ней вплотную и опустил свои руки ей на плечи. Затем его руки медленно поползли к шее принцессы.
И тут Фауста не выдержала.
Как испуганное животное, она втянула голову в плечи и жалобно простонала:
– Пардальян!.. Не убивай меня!
– Ага! – Шевалье рассмеялся, и сейчас он был еще ужаснее, чем минуту назад. – Ты боишься! Ты боишься умереть! Надо же, Фауста боится смерти! Я впервые вижу тебя такой! До сих пор я знал тебя как чудовище, одержимое жаждой власти, идущее к своей цели по трупам, я знал тебя как холодного изобретательного палача… Но я не предполагал, что ты трусиха! Да, оказывается, Фауста боится смерти!
Принцесса величественно выпрямилась. К ней снова вернулось ее обычное спокойствие. Глядя шевалье прямо в глаза, она гордо сказала:
– Я не боюсь смерти… и ты прекрасно это знаешь, Пардальян.
– Однако ты испугалась, – усмехнулся шевалье. – Ты попросила у меня пощады!
– Я попросила пощады, это верно. Но я боялась не за себя.
Вдруг Фауста, воспользовавшись тем, что Тореро целиком был поглощен созерцанием этой удивительной сцены, стремительным движением выхватила у него кинжал, разорвала на себе корсаж и, приставив к своей груди отравленное острие, произнесла с холодной решимостью:
