Поль Феваль - Башня преступления
Эта трагедия произошла далеко, в Нормандии, где мнимый сын Людовика XVI стал героем оригинального романа.
Нужно признать: образ Матюрин Горэ и легенда о ее богатстве не потрясли воображение парижан. Пересуды зевак превратили таинственную «хозяйку департамента Орн» в смелую интриганку, красивую, умную, честолюбивую – словом, что-то вроде нормандской княжны Таракановой. Одни говорили, что ей двадцать лет, другие – что сорок. Одни утверждали, что она была невинна и умерла от любви, другие – что она была порочна и ее зарезали. Но все сходились на том, что заговорщики обожали прелестную Матюрин.
Но больше всего любителей посплетничать поражало то, что по некоторым сведениям убийца Жана Лабра и Терезы Сула принадлежал к таинственной преступной организации, члены которой до сих пор не имели обыкновения представать перед судом присяжных; речь шла о знаменитых Черных Мантиях.
Говорили даже, что мнимый принц был чуть ли не предводителем Черных Мантий и главой братства из Обители Спасения на Корсике.
Всеобщее любопытство достигло высшей точки. Заседания суда уже шли, и дело Николя рассматривалось одним из первых.
Одиннадцатого декабря, накануне того дня, когда убийца Жана Лабра должен был предстать перед присяжными, в лавке славного Шаво, торговца билетами, место в зале суда стоило пять луидоров. Заведение Шаво находилось на углу улицы Глатиньи, в подвальчике. Торговец был очень вежлив с дамами…
Но вот что произошло часов в девять вечера, в темную холодную пору, когда прохожие, кутаясь в плащи и накидки, торопятся в тепло своих домов.
На углу улицы Арле-дю-Пале и набережной Орфевр остановился фиакр. Из него вышли два человека. Один из них заплатил кучеру, и фиакр уехал.
Двое мужчин несколько минут подождали на мостовой. Один из них был высоким, другой – низеньким. Высокий – надменный и важный – был укутан в роскошную шубу. Второй – низенький – дрожал от холода в черной шелковой ватной душегрейке, которая делала маленького человечка похожим на старого священника. Но вот странная пара направилась на Иерусалимскую улицу.
Высокий что-то мурлыкал себе под нос, низенький, стуча зубами, говорил:
– Что ж ты хочешь, Приятель-Тулонец, я и в самом деле питал слабость к этому мальчику. Он казался таким благоразумным! Я даже хотел выдать за него свою маленькую Фаншетту. Ты хорошо подумал?
– Безумец! – проворчал высокий. – Дело Шанма провалено, дело Горэ провалено! Разве можно было дотягивать до апоплексического удара? Нет, решено: этого человека ликвидируют.
Низенький тяжело вздохнул.
Они свернули за угол Иерусалимской улицы. Когда они проходили под фонарем, вы вряд ли узнали бы блистательного полковника Боццо и его спутника месье Лекока де ля Перьера. Оба были загримированы куда лучше, чем артисты на театральной сцене.
Войдя в башню, Лекок попросил у мальчика, служившего в заведении папаши Буавена, ключ от комнаты № 9.
– Она занята, – ответил мальчишка. – Свободны комнаты № 7 и № 8.
– Что ж… Подашь два литра вина, два окорока и два сыра в комнату номер восемь, – распорядился Лекок.
В этой комнате раньше жил Поль Лабр. Комнату № 7 занимала покойная матушка Сула. А дверь комнаты № 9 была когда-то помечена желтым мелом.
Теперь папаша Буавен, борясь с конкурентами, превратил помещения последнего этажа в отдельные кабинеты.
Лекок помог своему спутнику подняться по винтовой лестнице.
– Забавная история, полковник, – усмехнулся он, когда они добрались до мансарды. – Младший брат жил здесь, в комнате, где мы с вами находимся, а старший вошел в соседнюю. Случайность! Этот идиот Николя заморочил вам голову неосуществимыми планами, многоходовыми комбинациями, смахивающими на дешевую мелодраму. Генерал, которого должны были убить, жив-здоров, я видел его вчера с младшей дочерью. Черт возьми! Эта крошка очаровательна – несмотря на падение с Нового моста и купание в Сене. Я не планирую крупномасштабных операций, однако вы увидите, как пойдет дело!
Появился мальчик с заказанными блюдами. Ему велели, чтобы посетителей комнаты № 8 никто больше не беспокоил. Месье Лекок запер дверь и произнес:
– Полковник, я люблю хорошо прожаренные каштаны. Я думаю, что Поль Лабр нам еще понадобится. Он сейчас придет в комнату № 9. Этот юноша занят своими и моими делами… Красивый мальчик, не правда ли? Давненько мы с ним знакомы… Инспекторское удостоверение сослужило ему неплохую службу…
Лекок сел возле полковника и вытащил часы.
– Через тридцать минут, – изрек он, – наша очередь. Внимание!
За перегородкой, в мрачной комнате, где зарезали Жана Лабра, собралось четыре человека.
Трое из них выглядели довольно бедно: поношенные костюмы, стоптанные башмаки… Четвертый же был одет с иголочки во все новое: орехового цвета драповый плащ, шотландские клетчатые штаны, лакированные туфли и блестящая шелковая шляпа.
Он был молод, трое остальных – явно постарше. Юноша раздувался от гордости и хитро улыбался; трое других стояли, понурившись, глаза их были грустными и боязливыми, спины сгорбились, ноги дрожали. Пришибленный вид делал этих людей удивительно похожими друг на друга; казалось, это ночные птицы, которых вдруг извлекли из темных щелей и вытащили на яркий дневной свет.
Мы уже видели эту троицу в том же самом месте, за делом, которое им вновь предстояло повторить, но которое вселяло в них теперь волнение и страх.
Их звали Куатье по кличке Лейтенант, Ландерно по кличке Тридцать Третий и Котри по кличке Будильник.
Как и в прошлый раз, они принесли с собой необходимые инструменты: Куатье – кирку, Ландерно – мастерок каменщика, а Котри – столярные принадлежности.
Элегантным молодым человеком был наш друг Клампен по прозвищу Пистолет, бывший охотник на кошек, знаменитый путешественник и знаток театрального искусства. Его роскошный костюм, пожалуй, не очень ему шел. Шикарный плащ стеснял движения и не давал парню вести себя естественно. Голубая блуза и шелковая шляпа лишь подчеркивали болезненный вид кожи и бледность безбородых щек. Но парень был несказанно доволен собой. И на месте пастуха Париса[20], выбиравшего самую очаровательную из трех богинь, он, несомненно, присудил бы главный приз за красоту самому себе.
– Здешняя обстановка вас смущает, – обратился он менторским тоном к трем остальным мужчинам после непродолжительного молчания. – Это понятно: я и сам немного робею. Как говорят артисты в Бобино, мандраж бьет. Хотя я и присутствовал при трагической сцене кончины котика матушки Сула. В то время меня увлекали страсти, свойственные юности: женщины, лимонад и так далее… Это могло далеко завести… И тогда я решительно порвал с Меш, моей албаночкой, несмотря на то, что обожал ее.
