Константин Бадигин - Корсары Ивана Грозного
— Откуда знаешь сие?
— У меня друг при ханском дьяке толмачит, он мне поведал.
— Кто главный воевода у хана?
— Дивей-мурза. Он правая рука хана. Что скажет Дивей, то хан делает.
Князь подумал, что у него людей во всех полках едва наберется двадцать тысяч. Но что теперь поделать? Сколько есть. Не первый раз он встречал татар на берегах Оки за тридцать лет ратной службы, и не было, чтобы уходил от боя.
Он задал еще несколько вопросов толмачу.
— Ну что ж, спасибо тебе.
Князь взял в руки деревянную палку и ударил в небольшой медный барабан.
В дверях появились стрельцы.
— Батюшка-воевода, — упал на колени Третьяк, — дозволь с ногаями биться, отомстить хочу. Родителев моих в прошлом годе живыми сожог Теребердей-мурза. Я…
— Подьячего ко мне, — сказал воевода стрельцам.
Подьячий появился быстро, словно ждал у дверей.
— Запиши… — Воевода посмотрел на пленника.
— Третьяк Сухотин я.
— Запиши Третьяка Сухотина в охранную сотню, — приказал.
— Исполню, боярин и воевода, — поклонился дьяк. — А ты, друже, ступай к себе покамест.
Когда Третьяк ушел, подьячий сел на лавку, положил на колено бумагу и стал записывать приказы воеводы Воротынского по всем полкам.
Через час из крепости поскакали гонцы в Тарусу к воеводе полка правой руки князю Николаю Романовичу Одоевскому и к воеводе полка левой руки князю Репнину на Лопасню. И еще к воеводе Ивану Петровичу Шуйскому в сторожевой полк на Кашире и к воеводе передового полка князю Андрею Хованскому на Калугу.
Главные русские силы ждали татар на берегу Оки, укрепившись в трех верстах от Серпухова. Тут был построен Гуляй-город с двумя стенами из хвороста, засыпанными внутри землей, и глубоким рвом вдоль стен. К полудню дозоры заметили передовые отряды крымского хана, подходившие к русским укреплениям. Татары подвезли к берегу турецкие пушки и открыли стрельбу. Однако попыток переправиться на московский берег они не делали. Михаил Иванович Воротынский запретил отвечать на стрельбу. Непосредственной угрозы не было, а пушки и порох надо беречь.
Рано утром 28 июля, только закраснел восход, Михаил Иванович поднялся на каменные стены крепости. Отсюда, с Высоцкой башни, виднелись зеленые сочные луга и отлогие холмы с небольшими селениями. Еще дальше синела широкая полоса Оки, реки — защитницы Русской земли. Ночью татары перестали стрелять, стояла тишина. Думалось, здесь, на стенах, хорошо и покойно. Воевода сделал несколько шагов по каменным плитам и остановился у большой пушки. Он посмотрел на ядра, лежавшие кучей возле тяжелого бронзового ствола, приподнял кусок полотна, пропитанный маслом, закрывавший дубовый бочонок с порохом… Но вряд ли видел воевода что-нибудь сейчас. Его мысли были далеко. Он вспомнил свою последнюю встречу с государем в Москве весной этого года…
Царь Иван сидел в кресле. Сбоку, держась рукой за высокую спинку, стоял Борис Годунов.
— Да будет Ока неодолимою преградой для басурман, — сказал царь, заканчивая наставления. — А если река не удержит врага, то заградите ему путь к Москве своей грудью.
Горько и обидно стало тогда Воротынскому, и он решил открыть душу царю.
— Великий государь, — сказал он, — вели Годунову уйти, хочу тебе тайное поведать.
Поколебавшись, царь кивнул Борису.
— Ну, — оставшись наедине с князем, хмуро сказал он, — говори тайное.
Тогда Воротынский, будто его толкнул кто-нибудь, упал на колени.
— Великий государь, если ты отменишь опричнину, русские люди воевать будут насмерть и не пустят к Москве татар, хотя бы их десятеро на одного нашего было… — Воротынский склонил голову, ожидая смерти от гневной царской руки.
Царь молчал. Боярин поднял голову. Посмотрел прямо в глаза царю Ивану. Негромко и твердо закончил:
— А за опричнину не станут воевать… И я их неволить не буду…
— Встань, — не сразу сказал царь. В голосе его не слышно было обычной ярости. — Обещаю тебе царским словом: гонца с победой пришлешь, забуду опричнину. Слышишь?..
Помнил боярин, что был тогда растроган, плакал, целовал цареву руку и говорил, что умрет за него. Забыл про обиды и поношения, про опалу в Белоозере.
И вот сейчас пришло время. Враг у берегов Оки. «У меня едва наберется двадцать тысяч. Шестеро на одного. Силой не возьмешь. Надо обмануть врага. И ни одной ошибки, ни одного неверного шага. Все продумать, все предусмотреть».
Никогда еще не приходилось русским отражать грозное нападение татар столь малыми силами. И главнокомандующий снова и снова прикидывал так и эдак… Мысли роились у него в голове. Но недолго был большой воевода один на стенах. Послышался топот ног и голоса.
Иван Васильевич Шереметев окликнул его.
Воротынский пошел навстречу.
— Крымский царь со всей ордой ночью переправился через Сенькин перелаз на московскую сторону! — задыхаясь от быстрой ходьбы, сказал Шереметев. — А против Серпухова не более двух тысяч стоит. Для обмана оставлены…
Воротынский, повернувшись к главам городского собора, широко перекрестился. Сказал твердо:
— Видно, думает крымский царь, что я, как в прошлом году, попаду в ловушку. Ан не так… В погоню, всем полкам в погоню… Нарядному воеводе99 прикажи, княже Иван: немедля на подводы народ и пушкарей грузить. И гнать первыми за большим полком. А гуляйному воеводе100 скажи: крепость будем ставить у Воскресения-на-Молодях. Колья бить и заплетать плетень. Там, где прежде указывал.
Воевода был совершенно спокоен. Он распоряжался, больше не раздумывая.
Зашевелились все русские войска, стоявшие под Серпуховом.
Казачий полк, присланный против татар братьями Строгановыми, устроился в небольшой деревеньке на самой опушке леса. Неподалеку высились главы владычного монастыря. Сотня русского корсара Степана Гурьева, входившая в полк, состояла из мореходов и землепроходцев, не раз побывавших в опасных переделках, привыкших смотреть смерти в глаза.
Вечером, едва зашло солнце, в лагерь мореходов пришло пополнение. Григорий Строганов прислал в свой полк еще сто двадцать человек, а привел их бывший капитан корабля «Царица Анастасия» Дементий Денежкин.
— Это ты, Степан? — сказал он, разглядывая сидевшего в шалаше сотника.
— Дементий! Откуда ты?
Друзья радостно обнялись.
— Я думал, не увижу тебя, — сознался Степан Гурьев. — У нас слух пошел, захватили свеи твой корабль и всех перебили.
— Мне от свеев удалось бежать в Копенгаген. Вскоре туда пришел Карстен Роде на «Золотой овце». По приказу короля Фредерика нашего адмирала сразу арестовали. Я даже не успел с ним поговорить. Его вели восемь стражников. Карстен Роде увидел меня, улыбнулся, помахал рукой.
