Такаси Мацуока - Осенний мост
Умэ мягко поддержала его, подставив собственное тело.
Гэндзи прислонился к ней; ему по-прежнему было очень страшно. Нужно будет сегодня же отправить деду письмо и попросить его незамедлительно приехать в Эдо. Только Киёри сможет объяснить, что же с ним случилось. Только Киёри сможет отыскать в этом смысл, если смысл действительно есть.
Но прежде, чем гонец успел уехать, во дворец прибыл другой гонец — из замка «Воробьиная туча».
Окумити-но-ками Киёри, воин и провидец, глубоко почитаемый князь Акаоки, правивший княжеством в течение шестидесяти четырех лет, скончался.
Глава 2
Роза «Американская красавица»
Излюбленное высказывание самураев гласит: «Первая мысль после пробуждения — о смерти. Последняя мысль перед сном — о смерти». Такова мудрость никогда не рожавших глупцов.
Вместо того, чтобы верить слабаку, видящему только смерть в крови, найди человека, который вместо этого видит жизнь.
Первая мысль после пробуждения — о жизни!
Последняя мысль перед сном — о жизни!
Лишь такой человек знает, что смерть и без того приходит достаточно скоро.
Лишь такой человек воистину способен постичь сердце женщины.
«Аки-но-хаси» (1311)1867 год, дворец «Тихий журавль», Эдо.
Тоска, владевшая Эмилией Гибсон, была столь велика, что Эмилия каждое утро просыпалась от того, что ей снился ветерок, несущий запах цветущих яблонь. Это не было более воспоминанием о Яблоневой долине ее детства, порождающим болезненную пустоту в груди, ни грезой о ветре, несущем утраченное благоухание садов с берегов реки Гудзон. Нет, Эмилия скучала по другой Яблоневой долине, лощине с какой-нибудь сотней яблонь, расположенной на расстоянии полета стрелы от замка «Воробьиная туча».
То, что она скучает по какому-то месту в Японии, уже само по себе указывало на то, как долго Эмилия пробыла вдали от Америки. Со времен ее отъезда прошло более шести лет, и почти столько же — с тех пор, как она последний раз думала о доме. Ей тогда было шестнадцать. Сейчас ей уже двадцать три, а чувствует она себя намного старше. За прошедшие годы она потеряла своего жениха, своего лучшего друга, и, — что, возможно, еще существеннее, — свои представления о должном. Знать, как правильно, и делать, как правильно — оказалось, что это две совершенно разные вещи. Чувства не настолько легко контролировать, как того требует логика. Эмилия влюбилась, хотя ей и не следовало этого делать.
Эмилия встала с постели. Кровать у нее была с четырьмя столбиками и пологом; Роберт Фаррингтон, военно-морской атташе при американском посольстве, заверил ее, что таков последний писк моды в Соединенных Штатах. Именно по его совету Эмилия и заказала такую кровать. Смущение, в которое ее повергало обсуждение столь интимного предмета меблировки с человеком, с которым они не были связаны родственными узами, было побеждено необходимостью. Ей просто больше не с кем было посоветоваться. Жены и дочери тех немногих американцев, что обосновались в Эдо, избегали ее общества. На этот раз не из-за ее красоты — или, точнее говоря, не в первую очередь из-за нее, — а из-за ее исключительно тесных взаимоотношений с азиатом. Как ей сказал лейтенант Фаррингтон, это вызвало целый скандал в посольских кругах.
— Но что в этом скандального? — спросила его Эмилия. — Я же христианка, миссионерка, я несу слово Христово, и для этого и пользуюсь покровительством князя Гэндзи. В наших отношениях нет ни капли недолжного.
— Это взгляд на проблему лишь с одной стороны.
— Прошу прощения, лейтенант Фаррингтон, — сказала Эмилия, напрягшись. — Я не понимаю, с какой еще стороны на нее можно глядеть.
— Ну пожалуйста! Мы же договорились, что вы для меня — Эмилия, а я для вас — Роберт. Лейтенант Фаррингтон — это звучит так отстраненно и так по-военному.
Они сидели в гостиной, выходящей в один из внутренних двориков дворца «Тихий журавль». Она была обставлена на западный манер, сперва — ради Эмилии, а затем — чтобы принимать здесь гостей-иностранцев.
— А разумно ли это, сэр? Не дам ли я тем самым пищу для нового скандала?
— Я ни на грош не верю этим слухам, — сказал Фаррингтон. — Но не можете же вы не признать, что обстоятельства делают подобные предположения неизбежными.
— Какие обстоятельства?
— Разве вы не видите?
Красивое лицо Роберта сделалось совсем мальчишеским, из-за одолевавшего его стремления все объяснить и из-за беспокойства.
Эмилии сделалось смешно, но она сдержалась. Хоть ее и подмывало рассмеяться, она все-таки взяла себя в руки.
— Нет, не вижу.
Роберт встал и прошел к двери, выходящей в сад. Он едва заметно прихрамывал. Роберт отрицал, что это было результатом какого-то несчастного случая, произошедшего во время войны. Однако же, посол сказал ей, что Роберт был ранен во время военных действий на Миссисипи, в ходе кампании, за время которой он не раз был поощрен за храбрость. Эмилию подкупала скромность Роберта. На самом деле, ее подкупало в нем многое, и не в последнюю очередь — то, что он способен был говорить по-английски. Возможно, именно этого Эмилии не хватало больше всего за годы ее жизни в Японии — звуков английской речи.
Дойдя до двери, Роберт повернулся к Эмилии. Очевидно, ему нужно было встать на некотором отдалении, чтобы сказать то, что он намеревался сказать. Лицо его по-прежнему было искажено.
— Вы — молодая незамужняя женщина, не находящаяся под защитой отца, мужа или брата, живете во дворце восточного деспота.
— Роберт, я не стала бы называть князя Гэндзи деспотом. Он — аристократ, вельможа, соответствующий скорее европейскому герцогу.
— Пожалуйста, дайте мне договорить, пока я набрался на это мужества. Как я уже сказал, вы — молодая женщина, и, более того — очень красивая молодая женщина. Одного этого уже хватило бы, чтобы в любых обстоятельствах порождать слухи. Но хуже того, этот «герцог», как вы его именуете, и с которым делите кров…
— Я не стала бы формулировать это подобным образом, — возразила Эмилия.
— …выделяется распутством даже среди их распутной знати. Ради Бога, Эмилия…
— Я вынуждена попросить вас не употреблять имя Господа всуе.
— Простите. Я забылся. Но, конечно же, теперь вы понимаете суть проблемы.
— Значит, для вас это выглядит так?
— Я знаю, что вы — женщина безупречной добродетели и непоколебимых моральных принципов. Меня заботит вовсе не ваше поведение. Меня куда больше страшат опасности, которые вам грозят в подобном месте. Отрезанная от мира, во власти человека, каждое слово которого — непреложный закон для его фанатиков-слуг, — здесь может случиться, что угодно, все, что угодно, и никто не сможет вам помочь.
