Антон Дубинин - Катарское сокровище
Имя… Прозвище… Возраст — «пожалуй, за тридцать уж будет, я и не упомню» (Аймер поставил скобку и подписал немедленно — «на вид не менее сорока»). Занятие — трактирщица села Мон-Марсель. Нет, трактира не содержит — доставляет вино и «прочее надобное» снизу, из Тараскона-на-Арьеже, и развозит по домам или продает на дворе. Держит четырех мулов, владеет стадом овец в пятьдесят голов, которое выпасают наемные пастухи — такой-то и такой-то, такая-то плата за сезонный перегон, впрочем, это неважно, другие и дешевле находят… трактирное дело, а также дом и мулов, унаследовала от мужа, покойного Понса Марселя. То, что в этой деревне половину мужчин звали Марселями, никого не удивляло, брата Гальярда и подавно.
На Брюниссанда обстоятельно прошлась по односельчанам, сообщив между делом, что у Йехана Кривого жена блудит с одним из ее пастухов, что у Раймона Аземара дочка Мария сбежала в Акс и не иначе как стала там гулящей девкой, что Бермон ткач никогда не отдает долгов, и это точно оттого, что много с катарами якшался, а катары — народец жадный донельзя; что кюре пьяница и своих обязанностей часто не выполняет, приходишь в воскресенье на мессу — а церковь заперта стоит: отец Джулиан лежит мучится с похмелья и вино в долг выпрашивает, но это он не виноват, его еретики проклятые довели, а так он священник добрый и верующий, только вот слабый, будь он мирянин — так сразу сказала бы: такому мужчине нужна хорошая умная жена, чтобы его направлять и окорачивать. Брат Аймер не успевал промокать струйки пота, катившиеся со лба, руку ломило от скорописи. Просить свидетельницу говорить медленнее было бесполезно: всякую паузу она заполняла новыми россказнями. Однако в огромной груде словесного мусора, которую на них вываливала словоохотливая дама, секретарь уже мог различить золотые монетки. Немало по-настоящему ценных показаний, немало слов по делу. На Брюниссанда действительно знала свою деревню, недаром же половина жителей состояла у нее в долгу.
Наконец пыточный протокол кончился. Аймер опустил руки под стол и там потихоньку растирал большой палец. Брат Гальярд вслух зачитал записи: теперь на Брюниссанде предстояло присягнуть на Распятии, что она говорила только правду, и что все ею сказанное верно записано. Присягнула дама с большой охотою, обещала вернуться, если еще что важное вспомнит, и наконец удалилась, королевским жестом запахнув накидку. После ее отбытия в зале словно бы стало втрое просторнее. Аймер откинулся на стуле и наконец протер лоб рукавом.
— Трепло треплом, а нам полезна будет, — неожиданно резко сказал брат Франсуа, пробегая взглядом протокол. — Начинай перебелять, Люсьен. Нам, брат Гальярд, стоит быть с этой бабой поласковей, в конце концов, она мать целого клана, над сыновьями явно главенствует, а сыновья, как я видел — вилланы крепкие, настоящая поддержка с тыла.
Гальярда несколько передернуло. Не своими ли ушами он слышал несколько минут назад ласковый и нежный голос брата Франсуа — «Воистину, на Брюниссанда, вы добрая дочь католической Церкви… Очень, очень ценны нам ваши показания. Так с кем, вы говорите, ткач Бермон ходил в лес на Пасху? Поименно не перечислите ли?..» Похоже, брат Франсуа избрал себе роль доброго инквизитора, поддерживая репутацию своего ордена в глазах мон-марсельцев. Бог в помощь, конечно, но доброму инквизитору в пару обычно полагается злой…
У дверей робко закашляли — франкский сержант пропустил следующего посетителя. И снова — женщину: остроносую худенькую жену байля.
— Я пришла сообщить вам, отцы мои, что мой муж ни в чем не виноват, — заявила она с порога — и надолго замолчала, теребя край теплого наплечного платка. Видно, вся ее смелость ушла в первые же слова, да на них и кончилась.
Наконец ее удалось разговорить, но протокол получился бедноватый, радость секретаря и печаль следователя: вопросы занимали больше места, чем ответы, подчас и односложные.
«Вы сказали, что ваш муж ни в чем не виноват. В какой же вине, по вашему мнению, его могли бы заподозрить?»
«В ереси, отцы мои, в чем же еще».
«Отчего вы считаете, что мы могли бы заподозрить вашего супруга в ереси?»
«Так ведь вы ж инквизиторы, отцы мои.»
«По-вашему, если мы инквизиторы, то мы обязаны всех подозревать в ереси?»
«Ох, нет. Не то я сказала…»
«А что вы хотели сказать? Соберитесь с мыслями, не беспокойтесь, вам и вашему мужу ничего не угрожает. Отчего вы решили прийти и заблаговременно вступиться за мужа, если на мессе было объявлено, что мы ожидаем желающих принести покаяние?»
«Ох, ничего я не хотела сказать, отцы мои, вы меня и не спрашивайте… Я женщина простая, глупая, еще ляпну чего не то, только хуже сделаю…»
Так, или примерно так, протекала аймерова «минута» на протяжении трех больших страниц. Под конец от пугливой женщины удалось добиться следующего: первое — она считает, что ее муж не имеет отношения к еретикам. Второе — да, он общался с ними и даже посещал несколько раз их собрания, но делал это только из страха, потому как их партия в деревне довольно сильная, они и дом могут поджечь, и своего байля поставить, если что. Третье — многие жители, по мнению свидетельницы, могут попытаться донести на ее мужа, оттого что он байль, и хозяйство у них крепкое, и все их семейству завидуют. И, наконец, четвертое: Виллана Каваэр, жена байля, назвала несколько имен. В начале списка красовалось то же самое имя Бермона-ткача.
Незадача случилась, когда Виллане пришла пора присягать. Она почему-то перепугалась, слушая, как зачитывали вслух ее собственные слова, и хотя согласно кивала на каждую фразу, положить руку на Распятие никак не соглашалась. «Я женщина простая, почем знаю, что вы там, отцы мои, понаписали, а мне перед Богом грех выйдет в случае чего», твердила она, едва не плача.
— Да успокойтесь вы, неразумная вы женщина, — увещевал брат Гальярд, стараясь не напирать особо и суставами рук не трещать, хотя от раздражения очень хотелось хрустнуть пальцами как следует. — Мы же только что вам зачитали все дословно. Вы согласны с прочитанным? Вы это говорили?
— Да вроде как да, отцы милостивые…
— Вот видите, показания аккуратно записаны. Именно в этом вы должны будете присягнуть, в этом и ни в чем более. Если желаете, вот другой брат вам все зачтет с самого начала: не сможет же он слово в слово то же самое повторить, если оно на бумаге не написано! Ведь верно? Понимаете вы это?
— Кажется, понимаю, отец вы мой, не гневайтесь.
— Так будете присягать? Положите руку на Распятие, вот сюда… И повторяйте за мной: я, такая-то, назовите свое имя…
— Я, такая-то…
