Елена Арсеньева - Школа гетер
— Говори скорей, проклятый мальчишка, — взрычал Терон, — мое терпение на исходе! — И он почти вплотную прижался обнаженными чреслами к Орестесу.
— Я пойду с Фанием! — забился, закричал Орестес. — Отпусти меня! Отпусти, проклятущий кинед! [9]
— За тебя дают слишком хорошую цену, не то я расквитался бы за это оскорбление! — проворчал Терон, пинком отправляя Орестеса к его новому хозяину.
Фаний помог юноше подняться и увел его вниз, в трюм.
Доркион провожала Орестеса испуганными глазами, но он даже не оглянулся: потащился вниз, повесив голову, понурив плечи, едва передвигая ноги от стыда и страха.
А Доркион тихо заплакала, прижав руки к сердцу и пытаясь задавить маленькую злобную змейку, которая там поселилась, взявшись неведомо откуда, и беспрестанно жалила ее так больно, что девушка едва сдерживала стон. Доркион еще не знала, что змейка эта звалась ревностью, но чувствовала, что ей было бы куда легче перенести разлуку с Орестесом, и даже его гибель в волнах, и даже жестокое насилие, которое готовы были над ним учинить изголодавшиеся мореходы, чем мысль о том, что он взойдет на ложе какой-то незнакомой женщины, чтобы обладать ею, как хотел обладать Доркион, и будет смотреть на эту женщину с тем же мучительным и жадным выражением, с каким смотрел на Доркион!
— Не плачь, дитя мое, — тихо сказал Леодор. Он пошарил рядом с собой, нашел большую мягкую лепешку, завернутую в чистый лоскут холста, небольшую деревянную выдолбленную флягу с водой и подал все это дочери. — Поешь!
Доркион ничего не ела с самого утра и сейчас ощутила такой голод, что готова была глотать эту черствую лепешку не жуя. Тесто оказалось пресным и невкусным, однако слезы щедро подсаливали его, и Доркион ела с жадностью.
— А ты? — всхлипнула она, отпив воды и спохватившись, что отец не взял ни кусочка.
— Доедай, я уже не чувствую голода, — слабо махнул он рукой. — Скажи, о чем ты так горько плачешь?
— Мне жаль Орестеса, ведь он пострадал из-за меня, — снова всхлипнула Доркион, слегка покривив душой. — И мне жаль тебя, потому что ты так тяжело ранен!
— О бедная моя, глупенькая девочка, — пробормотал Леодор. — Ты плачешь о мужчинах, которые сами сделали свой выбор… Но ты должна оплакивать себя, только себя!
— Почему? — непонимающе взглянула на него Доркион.
Леодор некоторое время лежал молча и неподвижно, потом заговорил:
— Во время своих странствий я встречал много разных людей. Среди них был один певец, который знал от слова до слова великого Гомера и часто пел нам о том, как Парис, любимец Афродиты, пленил сердце прекрасной Елены, как величавые корабли ахеян [10]стаями неслись под стены Илиона, как погиб благородный Гектор, а потом пал непобедимый Ахиллес, как Одиссеевой хитростью была взята Троя и от нее не осталось даже камня… Много строк, пропетых тем человеком, теснилось некогда в моей памяти, но сейчас забылись все они — остались только те слова, которые сказал Гектор своей жене Андромахе, отправляясь на смертельный поединок с Ахиллесом. Вот что он произнес:
Твердо я ведаю сам, убеждаясь и мыслью и сердцем:
Настанет некогда день, и погибнет священная Троя,
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.
Но не столько меня сокрушает грядущее горе Трои,
Приама родителя, матери дряхлой, Гекубы,
Горе, тех братьев возлюбленных, юношей многих и храбрых,
Кои полягут во прах под руками врагов разъяренных,
Сколько твое, о супруга! Тебя меднолатный ахеец,
Слезы лиющую, в плен повлечет и похитит свободу!
И, невольница, в Аргосе будешь ты ткать чужеземке,
Воду носить от ключей Мессеиса иль Гиперея,
С ропотом горьким в душе; но заставит жестокая нужда!
Льющую слезы тебя кто-нибудь там увидит и скажет:
Гектора это жена, превышавшего храбростью в битвах
Всех конеборцев троян, как сражалися вкруг Илиона!
Скажет — и в сердце твоем возбудит он новую горечь:
Вспомнишь ты мужа, который тебя защитил бы от рабства!
Но да погибну и буду засыпан я перстью земною
Прежде, чем плен твой увижу и жалобный вопль твой услышу… [11]
— Зачем ты говоришь мне это, отец? — испуганно спросила Доркион.
— Затем, что не в добрый час связал я Кутайбу клятвой привезти тебя с Икарии! И только теперь это понял… Слишком я слаб, чтобы защитить тебя от этих скотов, и вся надежда теперь на побратима и на то, что покину я сей мир прежде, чем увижу твои мучения, — прошептал Леодор побелевшими губами, и глаза его были полны ужаса.
Доркион повернулась и увидела, что взгляд отца устремлен на Кутайбу и Терона, которые, стоя неподалеку, яростно спорили о чем-то.
Вдруг молодой мореход презрительно махнул рукой и направился к Леодору.
Доркион подползла ближе к отцу и прижалась к нему.
Терон остановился. Снизу его исчерченное шрамами лицо казалось еще более уродливым и страшным, и у Доркион вдруг мелькнула мысль: а каким он был раньше, этот совсем еще юный человек, — до того, как меч или нож врага оставил эти ужасные отметины на его лице? Был ли красивее и добрее? Может статься, уродство лица изуродовало и его душу?
— Леодор, ты знаешь, что мы исполнили твое желание, когда, в обход привычных путей, свернули на Икарию, чтобы забрать твою дочь. И вот она здесь. Но ты ведь также знаешь, что именно из-за этого захода на Икарию мы попались на глаза пиратам. Многие наши люди тогда погибли. Кое-кто ранен. Мы думаем, что наша преданность тебе должна быть вознаграждена!
— Ты забываешь, что я тоже был ранен в той схватке и что именно я сразил капитана пиратов! — запальчиво начал было Леодор, но тут же тон его смягчился, сделался заискивающим: — Хорошо, хорошо, ты, конечно, прав, Терон! Преданность и отвага требуют награды. Моя добыча в этом путешествии очень велика. Возьмите половину всего, что принадлежит мне. Нам с дочерью хватит того, что останется.
— Ты забываешь, Леодор, что ты сейчас не в силах нам противостоять, даже если мы захотим забрать у тебя не половину добычи, а всю, — хмуро сказал Терон. — Однако твое имущество нам не нужно. Благодаря щедрости Фания у нас и своего прибавилось! Но никакие деньги не утолят нашего голода. Мы не желаем ждать до Афин! Нам нужна женщина… сегодня, сейчас! Ты должен отдать нам свою дочь.
Леодор побагровел; казалось, возмущение придало ему силы. Он приподнялся на локтях, с ненавистью глядя на Терона, как вдруг лицо его поблекло, и побелевшими губами он смог только прошептать:
— Кутайба! Твоя клятва!
