Бен Кейн - Ганнибал. Бог войны
Друзья в потрясении одновременно разинули рот. Любить другого мужчину считалось в войске преступлением. «Пера также ненавидел Коракса за то, что тот защитил меня», – решил Квинт. Его терзала вина.
– Никогда не думал, что меня убьет другой центурион…
Голос Коракса затих. Квинт уже подумал, что он умер, и горячие слезы потекли у него из глаз. Урций был в схожем состоянии.
– Это был лучший центурион во всем римском войске, – прошептал он.
Раненый сделал неровный вдох, по-видимому, набравшись сил.
– Вы оба хорошие ребята. Обещайте, что расквитаетесь с Перой за это. Противно думать, что злодеяние сойдет ему с рук.
– Я убью Перу, даже если это будет последнее, что я сделаю в жизни, – поклялся Квинт.
– И я тоже, – свирепо сказал Урций.
Удовлетворенный, мужчина закрыл глаза, а через какое-то время поежился.
– Мне холодно.
Солдат не мог найти в комнате ничего, что могло бы заменить одеяло, но когда снова посмотрел на Коракса, было уже поздно. Центурион перестал дышать. Его глаза снова открылись и остекленели. Квинт пощупал ему пульс – пульса не было. Он нагнулся к губам Коракса, чтобы поймать вылетающую из тела душу.
– Он истек кровью. – Голос Урция прерывался от эмоций. – Истек кровью, как заколотая свинья.
– Этот вонючий шлюхин сын Пера заплатит за это, – сказал Квинт. – Даже если мне придется охотиться за ним всю оставшуюся жизнь.
– Ты будешь не один.
Оба заплакали. В этом не было стыда. Они через столько прошли вместе, и Коракс всегда вел их. Он был постоянной составляющей их жизни, как огромный риф, о который разбиваются бесконечные волны. Как бы ни была тяжела ситуация, они могли положиться на Коракса. Катастрофы Тразименского озера, Канн и не так давно Сиракузы не поколебали его решительности. А теперь он умер – вот так… Его убил один из своих. «Как бессмысленно, – с горечью подумал Квинт. – Пера должен умереть».
Немного обуздав свой гнев, они уложили Коракса на пол пустой лавки и сложили руки ему на груди.
– Будем надеяться, никто из наших его не тронет, – сказал Квинт, зная, что некоторые солдаты не будут долго раздумывать, прежде чем взять превосходный меч командира.
– Если немного повезет, их больше заинтересует вино. Сиракузцы тоже не придут. Они слишком напуганы. Центурион останется здесь, пока мы не вернемся за ним.
Он печально кивнул.
– Да. Нужно найти остальную манипулу. Сказать им, что случилось.
– Только боги спасут Перу, когда мы расскажем ребятам. Они захотят разрывать его кусок за куском.
– Если повезет, мы наткнемся на него где-нибудь. Я пожертвую Фортуне быка, если мы убьем подлеца сегодня, – поклялся Квинт.
– Пусть будет два. А если не найдем его – что ж, пожертвуем сиракузцами, – нехорошо засмеялся Урций.
Квинт и сам испытывал те же чувства. Ему не хотелось убивать безоружных сиракузцев, но если в грязи будут лежать вражеские солдаты – другое дело. Это не вернет Коракса, но зато даст выход переполнявшей его злобе. Некоторым диким образом, возвращаясь к древним временам, это могло бы считаться жертвоприношением в честь центуриона. А потом Квинт хотел выпить вина – больше, чем когда-либо пил в жизни.
Позднее, если Пера еще не мертв, он с Урцием и другими, кто захочет участвовать, начнут составлять план. Дело в том, что им, рядовым солдатам, придется самим решать этот вопрос, потому что не было возможности доказать, что сделал Пера. То, что товарищи, несомненно, захотят помочь, не очень облегчало боль Квинта, она тяжким грузом давила ему на грудь, но хотя бы позволила ему сосредоточиться на настоящем, и за это он был благодарен. Иначе он бы пропал. Продолжай дышать. Продолжай шагать. Делай так, как хотел бы Коракс. Оставайся жить.
Сначала Ганнон и Аврелия продвинулись не далеко. Юноша планировал идти вдоль южной стены города, где она змеилась вдоль гор от крепости Эвриал к морю. Стадий через пятнадцать придется спуститься по склону вниз, в окруженный стеной пригород Неаполь, где Ганнон надеялся найти убежище. Однако если он уже пал, то не так далеко Ахрадина с ее мощными укреплениями. План казался превосходным, но, к возрастающему разочарованию Ганнона, не он один имел такой план. В трех стадиях узкая немощеная улочка в тени высокой стены была забита людьми. Тут двигались целые семейства – дедушки и бабушки, матери и отцы с перепуганными детьми, взрослые несли на спине самое ценное из своего имущества. Собаки – семейные любимцы – бегали меж группами, сопя носами и непрестанно лая. Один оптимист решил взять с собой жирную свинью на веревке. Она хрюкала, выражая недовольство толпой. Ганнон рассмеялся, когда чушка вскоре решила, что с нее хватит, и убежала в переулок, оставив хозяина бессильно ругаться с обрывком веревки в руке. Лавочники и ремесленники пробирались, сгибаясь под тяжестью товаров, инструментов и, судя по звону, мешков с деньгами. Двое купцов даже нагрузили доверху запряженные волами повозки, которые перегородили почти всю улицу.
– Болваны, – пожаловался Ганнон Аврелии. – В такое время нужно спасать свою шкуру. Но они не понимают!
– Ты солдат, Ганнон. Ты интуитивно понимаешь, что делать в такой ситуации. А простые люди – нет.
– И это их погубит, – заявил юноша более грубо, чем сказал бы, если б они не были в такой опасности. Если б он не запретил возлюбленной разыскать Элиру и не настоял, чтобы она оставила кота. – Таким шагом мы никогда не доберемся до убежища.
– Куда мы? – спросила Аврелия, когда они нырнули в такой узкий переулок, что человеку потолще пришлось бы передвигаться здесь боком.
– Понятия не имею. На самом деле, не важно – лишь бы удалиться оттуда, где мы были. – Ганнон мог себе представить, какая начнется резня, если там появятся легионеры. – Нам нужна другая улица, идущая на юго-восток, к Неаполю и Ахрадине.
Женщина неуверенно улыбнулась, но у Ганнона не было времени убеждать ее. У него ни на что не хватало времени.
Вскоре они нашли улицу, ведущую туда, куда нужно, но она оказалась заполнена еще плотнее, чем улица вдоль стены. Вопреки своим планам, но предполагая, что там народу будет меньше, Ганнон повел свою пассию на север, к центру города и к римлянам. На какое-то время хитрость сработала. Они прошли через заброшенный рынок, окруженный лавками и храмами, и попали в жилые кварталы, застроенные трех- и четырехэтажными домами. Большинство жителей уже сбежали, и остались лишь упрямцы, старики и мародеры. Последние посматривали на Аврелию похотливыми глазами. Сначала обнаженный меч Ганнона и его свирепый вид отпугивали подонков, но когда они собрались впятером, их мужество вдруг возросло. И так же быстро покинуло, когда двое захлебнулись собственной кровью. Оставив выживших стоять в потрясении, Ганнон потащил Аврелию прочь.
