Владимир Короткевич - Христос приземлился в Гродно. Евангелие от Иуды
И настал день, когда всё бродившее подспудно взорвалось.
Вновь стояли толпы возле Лидских ворот. Только на этот раз уходили они, а оставался — он. И мужик поневоле поигрывал ятаганом, опять насаженным на древко.
— Хорошая сталь?
— У-у. Глянь, коса какая. Чуть выгнул, подклепал...
Люди стояли перед ним, и он ничего не мог им сказать. Они были правы. Они заботились о жизни.
— Прости, — сказал кто-то из толпы. — Она ждёт.
— Правь тут.
— Порядок наводи.
— По-Божески.
Очень некрасивая женщина подошла к нему:
— Я всё сделала ради Тебя, Пане Боже. Теперь отпусти.
— На что надеешься? — грустно улыбнулся он. — Деревня же сожжена.
— Несчастье помогло. У нас почти всех баб татары сожгли. Молюсь и плачу за них. Не хотела бы себе счастья такой ценой. Но что поделаешь, надо жить. Я найду теперь мужа. Дети у меня будут.
И тут она заплакала. От горя за других и счастья за себя.
— Иди, — напутствовал он. — Будь счастлива.
И ещё один молодой хлопец подошёл:
— Меня боязливым считали. Бык меня гонял. А теперь я доказал. Видишь, трёх пальцев нет. Шрам через лицо. Счастье Ты дал мне. Пусть теперь какая-нибудь девка меня трусом назовёт.
— Иди.
Калека на деревяшках подошёл:
— И я счастлив. Сквозь слёзы, а счастлив. Отпусти. Мне от Тебя ничего больше не надо. У нас теперь все, кто не убит, калеки. Я не хуже других. Будет дом, жена, дети. Есть зерно и хлеб.
И другие звучали голоса:
— Конь у меня. Татарский. Первый. Руки к сохе тянутся.
— А если не отпущу?
— Останусь. Слово даю.
— Иди, — мрачно, но твёрдо проговорил Юрась.
Расплывалась толпа.
— У меня пана убили. Теперь только и жить.
— Хлеб.
— Счастье, счастье Ты дал нам.
Наконец люди с возами и косами разошлись. Христос стоял у ворот один, и только вдали за его спиной маячила толпа мещан. Молча. Христос же стоял и смотрел, как люди точками исчезали в полях.
Он любил их. Он не имел права задерживать дело жизни.
...Именно потому на стены всё время тащили камни, дрова и смолу.
Глава 44
ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ
...Яд аспидов на губах их.
В тот вечер он шёл по улицам с Анеей, Раввуни и Тумашом. С ним также шагали седоусый, молодой, дударь, Ус, Зенон и Вестун. На ходу он отдавал последние в этот день распоряжения. Было ещё довольно рано, даже первая звёздочка пока не засветилась в высоте.
— Ты, Кирик, и ты, Зенон, идите сейчас на стены. Проверьте ещё раз всех.
Кузнец глянул ястребиными глазами.
— Ладно, — сказал, отставая.
— А ты. Ус, эту ночь не поспи. Очередь твоя. Днём отоспишься. Бери дударя, Братишку, да лезь на звонницу доминиканцев. Следите, хлопцы, трубите, хлопцы, ревите, хлопцы.
Здоровила братишка закинул дуду на плечо.
— Так, братишка, что ж. Ночь, она, между прочим, лунная будет.
Золоторукий и дударь свернули.
— Турай где? — спросил Христос.
— Старый на Мечной. Работает. А молодой с Клеоником к девкам, наверное, на посиделки пошли. Клеоника Фаустина ждёт, Марка...
— Ладно, — засмеялся Христос. — Ах, как ладно, чудесно как!
— Ничего чудесного, — вздохнул седоусый. — Разлайдачились. Покой. Словно и не волки вокруг. Ишь!
На площади перед мостом люди водили вокруг костра хоровод. Слышался смех.
Сидит, сидит ящер
В ореховом кусте.
Христос засмеялся:
— Мрачный ты человек. Ну что тебе в этом? Глянь: вон стража на стенах. Ворота охраняются — мышь не проскочит.
— А я тебе говорю: спят слишком спокойно. Ложа греют.
— Пусть спят всласть.
— А ты подумай, как наши попы из окружённого города сбежали?
Лицо Юрася вытянулось. Он никак не мог привыкнуть к подозрительности.
— Ч-чёрт! А может, они и не убегали? Нужно завтра потрясти и замок, и богатые дома.
— Надо, брат. Что и говорю.
Навстречу шёл дозор с факелом. Разминулись с ними у самого дома, отведённого Братчику, небольшой хатки на углу Росстани и Малой Скидельской.
— А мне почему-то страшно за тебя, — неожиданно сказала Анея.
— Замолчи, — буркнул Фома.
— Вечно этих бабских глупостей... — загорячился Иуда. — Вот дом. И холодно. Иди ты туда. И у нас таки дела. И он придёт.
— Идите, хлопцы. Я вас догоню.
Они остались вдвоём. Как раз в этот миг замигала над городом первая звёздочка. То белая, то синяя, то радужная.
— Никуда от тебя не хочу, — молвил он. — И в рай не хочу. Лишь бы тут. С тобой.
— И я...
— А я кто?
— Бывший плут. Лучший в мире плут. И пусть даже не можешь сказать им это. Всё равно.
— Поздно. Не поверят. Да и не всё ли равно?
— ...С Богом было бы хуже. Боже мой, эти две недели! Словно вся я — ты.
— И я. Раньше казалось: мне мало земли. Теперь я мир благословляю, что ничего у меня нет, кроме неё, кроме тебя.
Он весь приник, прижался к ней. И так они стояли, неуловимо покачиваясь, под этим небом, что всё сильней и сильней расцветало звёздами.
Враги между тем были не так далеко, как считали в вольном городе. К сожалению, присказка: «Я под тобой на три сажени вижу» оставалась всего лишь присказкой. Обладай Юрась способностью проницать взглядом пласт земли и каменную облицовку подземного хода, он бы узрел такое, от чего пришел бы в ужас.
Увидел бы он, что в том месте, где подземный ход образовывал небольшую пещеру и разветвлялся на несколько ходов — к замку, к ратуше, к деревянному, с галереями, лямусу на Рыбном рынке, — затаилась молчаливая толпа, по преимуществу в латах. Волковыская подмога.
Стояли тут Лотр, Болванович, грубый Комар, Жаба, Корнила с Пархвером. А за ними, в мрачном свете нескольких факелов, блестели медь шлемов и сталь мечей. Лотр отдавал последние приказания:
— Будете резать. Без крика. Разом.
— Ясно, — сказал Комар. — Игра наша не удалась. Так тут уж карты под стол да по зубам.
— И ты, Корнила, пойдёшь, схватишь его и приведёшь в оковах.
— Неладно, — мрачно забубнил Корнила. — Он же снял оковы с панов. Что-то не верится, что это злодеяние...
— Много ты понимаешь, — напустился на него Болванович. — Потому и страшен, что снял.
— Сроду такого не было, — задумчиво произнес Лотр. — Это что ж будет, если все так делать начнут?.. И потому пойдёшь. Клятву давал?
— Давал, — мрачно подтвердил Корнила. — А только неладно. То — Христос, то — сами же — самозванец.
Усмешка Лотра была страшненькой:
— А это всегда так. Сегодня — князь, завтра — грязь. Дотошных, кто помнит, перебьём.
— А память? — буркнул Корнила.
— Память, если над ней топор, это глупости, — подал голос Пархвер. — Пускай помнят. А детям другую память привьём: мошенник, злодей, дома жёг, воровал.
