Время умирать. Рязань, год 1237 - Баранов Николай Александрович
Прозор снова замолчал, крутя в руках пустой кубок, и на лице его было написано сожаление о затеянном разговоре. Ратьша забрал кубок из рук монаха, наполнил питьем, пододвинул к нему, потребовал:
– Сказывай дальше.
– Так вот, – вздохнув, неохотно продолжил Прозор. – На обратном пути они попались татарскому разъезду и были доставлены в стан предводителя монголов Батыя. Их не обидели. Обогрели, накормили. Сам Батый принял их, долго расспрашивал о том, о сем. Потом, снабдив припасами и дав деревянную пайцзу, отпустил восвояси. Пайцза – это…
– Я знаю, – перебил Ратислав. – Реки далее.
– Знаешь, так ладно, – кивнул монах и отхлебнул из кубка. Потом, видно, окончательно решившись, сказал: – Пока гостевали угры в татарском стане, был к ним приставлен человек. Не из последних в орде, серебряная пайцза висела у него на шее. Вхож был в шатер самого Батыя. Происходил он родом из наших, русских, притом рода не простого, княжеского. Звали его татары нойоном Галибом.
– Что?! – Ратьша аж привстал со своего места. – Ты хочешь сказать…
– Не знаю! – поднял ладони Прозор. – Не знаю… – Он опустил голову, сложил руки на столешнице. Опять помолчал чуток. Потом сказал глухо: – Но посуди сам: имя, возраст подходят, внешность… Я подробно расспросил монахов. Все сходится.
– Так убийца моего отца жив… – раздумчиво протянул Ратислав после долгого молчания. – Не сгинул в степи и находится в стане наших врагов. Наверное, помогает им. Советует… А уж не он ли… – внезапная догадка вспыхнула в сознании Ратьши. – Не он ли надоумил Батыя убить Федора?.. И про жену его, греческую царевну, рассказал?
– Все может быть, – кивнул Прозор. Но тут же спохватился: – Только не наверняка все это. Должен понимать. Может, и не Глеб то вовсе.
– Да нет, – покачал головой Ратьша. – Он это. Чую сердцем.
– А коль и так, – ерзнул на скамье Прозор, – не добраться нам до него в сердце стана татарского. Потому и говорить тебе о нем не больно-то хотел: чего зря душу терзать местью несбыточной.
– Несбыточной? – криво улыбнулся Ратислав. – А вот это поглядим. Не все ж время он в шатре сидит. Куда-то да выезжает по поручению господина своего. Тем паче теперь, когда зорят его отчую землю. Чаю, часто нуждается сейчас Батый в советах и помощи его.
– Что верно, то верно, – согласился Прозор. – Да только в осаде мы, помнишь?
– Осада не вечно длиться будет.
– Это да, – кивнул монах. И добавил совсем тихо: – Вот только чем она кончится…
Глава 25
К полудню хашар закончил выкорчевывать надолбы и начал заваливать рвы в тех местах, где в скором времени должен был начаться приступ. Узнав об этом, Ратьша со спутниками снова поехал к напольной стороне города. Поскольку обстрел этого участка начался раньше, то и разрушений здесь было гораздо больше. Камни часто залетали и в сам город. Еще на подъезде к стене стали попадаться разрушенные постройки и проломанные заборы. Несколько обломков известняка – снарядов из пороков – лежали прямо на улице. В бревенчатой мостовой видны были выщерблины от них.
Сама стена, когда к ней подъехали, произвела удручающее впечатление. Вернее, те ее участки, которые подвергались обстрелу. Заборола третьего яруса, да и вся его верхняя часть, снесены. Бревна и доски усеивали все пространство вокруг этих мест. Бутовка из глины и камней, заполняющая внутренность стенных срубов, разбросанная ударами татарских снарядов, покрывала снег рыжим прахом, издали похожим на кровь. Защитники, которые должны были отражать приступ, скрывались в осадных клетях, которым пока разрушение от снарядов не угрожало. На стене оставались редкие стражи, которые хоронились на необстреливаемых участках.
С собой на стену Ратьша взял только Годеню и Гунчака. Полезли, само собой, туда, куда камни не летели, но поближе к месту будущего приступа, где сейчас работали невольники. Надо было получше рассмотреть, что и как.
Внизу, у подножия вала, царила суета. Невольники, закончив с надолбами, заваливали ров, в основном плотно увязанными вязанками хвороста, которые подтаскивали из-за городни, возведенной в предыдущие сутки. К городне хворост подвозили на татарских большеколесных телегах из леса. Здесь его связывали выжившие женщины и подростки. Ко рву же связки подтаскивали мужики. Несли они сюда и мешки с землей, которую набирали в большой яме, выкопанной неподалеку от города. Мешки не бросали в ров, опорожняли и несли обратно, чтобы наполнить новой порцией земли.
Хоть невольники едва таскали ноги, дело у них благодаря многолюдству спорилось, ров оказался уже завален где-то на треть. Посмотрев вправо-влево, Ратислав увидел: то же самое происходит вдоль всей напольной части стены. Вернее, на участках ее, намеченных осаждающими для приступа.
Обстрел татары и не думали прекращать. Громадные камни продолжали лететь в стену. Вот один из них, пущенный с небольшим недолетом, ударился в землю совсем рядом со рвом, взметнул фонтан снега, перемешанного с землей, подмял под себя двоих невольников, подпрыгнул, пронесся совсем низко, сбивая с ног людей, несущих ко рву вязанки хвороста, ударился в нижнюю часть вала. Потом, растеряв силу, скатился в ров.
Люди не испугались, не шарахнулись в стороны, как можно было ожидать. Они продолжали тащить мешки и вязанки, бросать их в ров и возвращаться обратно. Они были похожи на тени самих себя, которым уже все равно, когда придет смерть – часом раньше или часом позже. Двое попавших под удар камня, покалеченных, но еще живых, без криков и стонов отползли в сторону с основного пути работающих у рва и здесь затихли. Со стен по валу до самого его подножия свисали веревки, сброшенные защитниками города, но невольники не обращали на них никакого внимания. Ратиславу стало страшно: такого он еще ни разу в жизни не видел. Воистину живые мертвецы, выходцы из нави приближали конец его родного города!
– Что делают! Что делают! – раздался позади голос, исполненный горестного недоумения.
Ратьша оглянулся. Оказывается, пока они смотрели на то, что творится за стеной города, на стену забрались человек двадцать воинов, которые, видно, истомившись, сидя в осадной клети, и измучившись от неизвестности, решили увидеть своими глазами то, что творится снаружи. Ратислав собрался было погнать их со стены, но потом решил, что большой опасности нет, а раз так, пусть посмотрят, хуже не будет. Он отвернулся и снова стал смотреть на хашар.
А народу на стене все прибывало. Кто-то пробрался совсем близко к обстреливаемому участку стены и стал корить невольников, засыпающих ров. Кто-то сбросил вниз еще несколько веревок, призывая тех хотя бы попробовать спастись бегством. Невольники даже не смотрели в сторону кричащих.
В конце концов один здровенный воин из городовой стражи, судя по доспеху и одежде, не выдержал, выбежал на полуразрушенную стену в промежутке между залпами, натянул лук и выпустил вниз стрелу. Тут же выхватил из колчана вторую, выстрелил, потом третью… Две стрелы пронзили тела двоих, тащивших вязанки хвороста. Третья попала в бедро мужика, несущего мешок с землей. Пронзенные молча упали замертво. Тот, что с мешком, уронил свою ношу, жалобно заскулил и пополз куда-то в сторону. Остальные словно и не заметили того, что произошло. Они продолжали свою работу, равнодушно перешагивая через тела убитых. Изможденные, в темных пятнах от обморожений лица ничего не выражали.
Стражник вновь натянул лук. Четверо воинов, пригибаясь, кинулись к нему, сбили с ног, отобрали оружие, подхватили под руки и, не сопротивляющегося даже, отволокли в относительно безопасное место рядом с Ратиславом. Здесь осторожно опустили его на пол боевого хода. Ноги не держали воина. Он опустился на колени, вцепился руками в волосы и, раскачиваясь из стороны в сторону, тихонько выл. От него отворачивались. Отвернулся и Ратша. Сказал только:
– Оттащите вниз.
А хашар продолжал свое страшное дело. Ров мало-помалу заполнялся. Поглядев подальше, в сторону татарского лагеря, Ратьша увидел, что там появились два тарана. Когда только успели соорудить? Тараны не стояли на месте. Они медленно двигались в сторону ворот. Один – в сторону Исадских, второй – Ряжских. Похоже, тараны стояли на полозьях, а толкали их все те же невольники. Сверху каждый таран прикрывала двускатная крыша, обитая свежими коровьими шкурами и щедро политая водой, превратившейся в лед.
