Юрий Рожицын - СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Не дослушав, Сергей пошел по засыпанной прошлогодней листвой дорожке. Из разопревшей под солнцем земли уже проклюнулись зеленые стрелки ростков, трава пробудилась после зимней спячки. В Сибири весна начнется намного позже, ее отпугивают злые заморозки, студеные ветры, частые снегопады. И то, когда в апреле идешь вдоль речки, а снег под ногами сминается и выжимает из себя холодный пот, а ноздреватый лед похож на водянистую губку, обрадуешься, увидев пушистую, расцветшую вербу.
Услышав гармонику, Сергей сморщился как от зубной боли. Не было печали, так черти Ценнера накачали. Видать, другой мелодии не знает, потому и мусолит с утра до ночи одну и ту же песенку: «На зеленой травке стоит домик лесника». Как она ему самому не надоест?
Парня осенило, чем можно оторвать штурмбаннфюрера от осточертевшей песенки о доме лесника. Он нашел немца на садовой скамейке, остановился перед ним и сделал выпад воображаемой рапирой. У Ценнера загорелись глаза, он торопливо поднялся, вытер края гармоники платком и сунул ее в карман. Подхватил Груздева под руку и повел на спортивную площадку.
Лисовский из окна проводил их взглядом и тяжело вздохнул. Сережка всегда находит себе занятие по душе, а ему в утешение остаются книги. Намеревался взять у Бахова томик Бунина, да остерегся. Попадет на глаза немцу, попробуй оправдать свой интерес к русскому писателю! В стеклянной будке опасно метать стальные диски. Потерял полковник их из вида, массу догадок, поди, строит, пытаясь понять, куда они исчезли. Выбраться отсюда невозможно. В сторожке у ворот круглосуточно дежурят эсэсовцы, да и штурмбаннфюрер, как бельмо в глазу, всегда на виду торчит. Не полезешь же через забор, да и что даст эта попытка? Риск хорош там, где максимум выгоды и минимум потерь. А понапрасну подвергать себя опасности мало толку. Сергей даже не заикается о встрече с Баховым, а уж он ни домовых, ни леших, ни эсэсовцев не признает.
Нелегко дается Косте общение с гитлеровцами. Приходится следить за каждым жестом, взвешивать каждое слово в разговоре, ожидать очередной подвох. Недоверие друг к другу заложено в самой основе нацизма. Недаром любят они копаться в прошлом своих сторонников и врагов, надеясь найти компрометирующие проступки, и держать тех и других на коротком поводке...
Сергей, разрумянившийся после фехтования, стремительно ворвался в комнату и потащил друга за собой в парк. Спустились по лестнице, прошли мимо бесцветной немки неопределенного возраста, прибирающей виллу. С ней здоровались по утрам да благодарили за мелкие услуги. И она с разговорами не навязывалась, не в пример Ценнеру.
— Загонял я фрица, — весело сообщил Сергей, когда они оказались в парке. — Он и приемы знает, а я заставил его искать пятый угол.
— И зачем тебе фехтование понадобилось?
— Лучше рапирой заняться, чем над книгами киснуть. Никто не появлялся?
— Будто в пропасть провалились. Надоело мух считать. Такие события разворачиваются, а мы от своих отрезаны казарменным положением. У меня скоро мозоли на боках вырастут.
— Батя рассказывал, на приисках старатели горы земли перелопатят и ни золотники, а где-нибудь ударят кайлом и самородок вывернут. И здесь, ждем, ждем, потом как оглоушат, глаза на лоб полезут...
— Оглоушат! — усмехнулся повеселевший Костя. — Тут оглоушат, мозги набекрень вывернутся... Штурм Берлина приближается, а у нас не у шубы рукава.
— Дядя Саша маху не даст, старый вояка!.. Знаешь, Костька, и мне уже невтерпеж среди черномундирных болтаться. Считай сколько времени нами зря потрачено!
— Надоело, действительно, под завязку. Мне даже не верится, что скоро всему конец придет!
— Посидеть бы с Женькой у камелька, а ты бы на пианино своего Бетховена сыграл...
— Не смеши, чалдон, — рассмеялся Лисовский. — Тебя у камелька стальными цепями не удержишь, и Женевьева ничего не поделает.
— Это ты зря. Я милай, к хлеборобскому делу приучен, с землей привык нянчиться...
Штурмбаннфюрер, чувствовалось по его поведению, откровенно радовался предоставившейся возможности пересидеть смутное время в затишье. Парни понимали, что немало с ним горя хватят, но не знали, как избавиться от эсэсовца. Сергей даже вызвался серьезно его ранить: «А че, будем фехтовать, я ему в шею рапирой ткну и скажу, что так и было». Костя урезонил друга, сообразив, что ранение Ценнера принесет им одни неприятности. Скорцени знал драчливый характер Груздева, мог разозлиться за своего заместителя. Нехотя Сергей согласился с земляком...
— Земля к севу поспевает, — ковырнул носком сапога почву подошедший эсэсовец. — Жена пишет, что семена подготовлены, лошади сил набрались, плуги и сеялки отремонтированы. Не знаю только, кто будет сеять, — вздохнул он. — Восточных рабочих на завод забрали, а у меня двести девятнадцать моргенов пашни. Женщинам да старикам с ней не управиться... На Украине подыскал имение, да чуть жены и детей не лишился. Партизаны и дом сожгли, и скот угнали, и зерно разграбили... Нужно было уничтожить славян под самый корень, — рассвирепел Ценнер. - Не довели мы до конца предначертаний фюрера и теперь расплачиваемся. Наше мягкосердечие затянуло войну, отсрочило победу...
Лисовский удивленно уставился на эсэсовца. Если тот всерьез верит собственным басням, то непонятно, какими качествами он прельстил Скорцени, который окружил себя хитрыми, изворотливыми, беспринципными головорезами? Может, исполнительностью, готовностью браться за грязные дела, участвовать в которых брезгуют даже сподвижники оберштурмбаннфюрера? Эта догадка навела Костю на тягостные размышления о задуманной Скорцени операции. Если выяснится ее палаческий характер, придется, ни перед чем не останавливаясь, сорвать эту акцию, уничтожить ее исполнителей.
Глянул на Сергея, у того от приступа неистовой ненависти лицо словно мелом покрылось и бешено раздулись ноздри. Да, с Ценнером каши не сваришь, общий язык, как с Отто Занднером, не найдешь...
События развернулись с непостижимой быстротой и врасплох захватили друзей. Туманным дождливым утром, когда они с Ценнером завтракали в столовой, в размеренную тишину дремотной виллы ворвался гул автомобильного мотора и частая резкая трескотня мотоциклетных двигателей. Сергей оторвался от тарелки, прислушался, вопросительно взглянул на штурмбаннфюрера, но тот невозмутимо продолжал действовать ножом и вилкой. Костя тоже замер, обратился в слух, но шум смолк, зато на лестнице послышались четкие твердые шаги. Раздался требовательный стук в дверь.
— Войдите! — отозвался Ценнер, вытирая салфеткой жирные губы.
