Джеймс Купер - Браво, или В Венеции
— Сделайте то, о чем он просит, — сказал Соранцо стражникам, — но будьте готовы привести его обратно в любую минуту.
Якопо взглядом поблагодарил его и, боясь вмешательства остальных членов Совета, поспешно вышел. Маленькая процессия, следовавшая из зала инквизиции в летние камеры ее жертв, печально характеризовала этот дворец и правительство Венеции.
Они шли по темным потайным коридорам, скрытым от посторонних глаз и отделенным от покоев дожа лишь тонкой стеной, которая, подобно показной стороне государства, за внешней пышностью и великолепием скрывала убожество и нищету. Дойдя до тюремных камер, расположенных под крышей, Якопо повернулся к стражникам:
— Если вы люди, снимите с меня на минуту эти лязгающие цепи!
Стражники удивленно переглянулись, но ни один не решился оказать ему эту милость.
— Я иду сейчас, должно быть, в последний раз к едва живому… — продолжал Якопо, — к умирающему отцу…
Он не знает, что со мной случилось… И вы хотите, чтобы он увидел меня в кандалах?
Голос Якопо, полный страдания, подействовал на стражников больше, чем его слова. Один из них снял с него цепи и знаком пригласил идти дальше. Осторожно ступая, Якопо прошел в конец коридора и вошел в камеру, никем не сопровождаемый, потому что стражникам было неинтересно присутствовать при свидании браво с его отцом, происходившем к тому же в нестерпимо душном помещении, под раскаленной свинцовой крышей. Дверь за ним закрылась, и камера снова погрузилась в темноту.
Несмотря на свою напускную твердость, Якопо вдруг растерялся, неожиданно очутившись в страшном обиталище несчастного узника. По тяжелому дыханию, донесшемуся до него, Якопо определил, где лежит старик: массивные стены со стороны коридора не пропускали в камеру свет.
— Отец! — нежно позвал Якопо, Ответа не было.
— Отец! — произнес он громче.
Тяжелое дыхание усилилось, потом заключенный за говорил.
— Дева Мария услыхала мои молитвы! — слабо произнес он. — Бог послал тебя закрыть мне глаза…
— Ты ослабел, отец?
— Очень… Мой час настал… Я все надеялся снова увидеть дневной свет, благословить твою мать и сестру, Да будет воля божья!
— Мать и сестра молятся за нас обоих, отец. Они уже вне власти сената!
— Якопо… Я не понимаю, что ты говоришь!
— Моя мать и сестра умерли, отец!
Старик застонал, ибо узы, связывавшие его с землей, еще не были порваны. Якопо услышал, как отец стал шептать молитву, и опустился на колени перед его ложем.
— Я не ожидал этого удара, — прошептал старик. — Значит, мы вместе покидаем землю.."
— Они уже давно умерли, отец!
— Почему ты тогда же не сказал мне об этом, Якопо?
— Ты и без того много страдал, отец, — А как же ты?.. Останешься совсем один… Дай мне твою руку, мой бедный Якопо…
Браво взял дрожащую руку отца; рука была холодная и влажная.
— Якопо, — сказал старик, чья душа еще не покинула тело, — я трижды молился за этот час: первый раз — за (рою душу, второй раз — за мать, а третий — за тебя!
— Благослови тебя бог, отец!
— Я просил у бога милости к тебе. Я все думал о твоей любви и заботе, о твоей преданности старому страдальцу. А когда ты был ребенком, Якопо, нежность к тебе.., толкала меня на недостойные дела… И я боялся, что, когда ты станешь мужчиной, ты упрекнешь меня в этом… Ты не испытал тревоги родителя за свое дитя… Но ты сторицей вознаградил меня за все… Стань на колени, Якопо, я еще раз попрошу бога не оставить тебя своей милостью!
— Я здесь, отец.
Старик поднял дрожащую руку и голосом, который на мгновение вновь обрел силу, горячо произнес торжественные слова благословения.
— Благословение умирающего отца скрасит твою жизнь, Якопо, — добавил он после короткого молчания, — и прольет мир на твои последние минуты.
— Так и будет, отец.
Грубый стук в дверь прервал их прощание.
— Выходи, Якопо, — послышался голос стражника. — Совет требует тебя!
Якопо почувствовал, как вздрогнул отец, и ничего но ответил.
— Может быть, они позволят тебе побыть со мной еще немного, — прошептал старик. — Я не задержу тебя долго.
Дверь отворилась, и свет лампы озарил фигуры отца и сына. Стражник сжалился и закрыл дверь, снова погрузив все во тьму. Якопо успел в последний раз взглянуть на отца. Смерть уже витала над стариком, но глаза его с невыразимой любовью глядели на сына.
— Он добрый… Он не уведет тебя отсюда! — прошептал несчастный.
— Они не могут оставить тебя умирать одного, отец!
— Мне хочется, чтобы ты был рядом со мной, сынок… Ты ведь сказал, что мать и сестра умерли?
— Да.
— А ведь сестра твоя была еще так молода!
— Обе умерли, отец-Старик тяжело вздохнул и замолк. Якопо почувствовал, как отец в темноте ищет его руку. Он помог ему и почтительно положил руку отца себе на голову.
— Да благословит тебя пречистая дева Мария! — за" шептал старик.
Вслед за торжественными словами раздался прерывистый вздох. Якопо низко опустил голову и стал молиться, Воцарилась глубокая тишина.
— Отец! — позвал он вскоре, вздрогнув при звуке собственного приглушенного голоса.
Ответа не было. Протянув руку, Якопо почувствовал, что тело старика холодеет. Скованный отчаянием, Якопо вновь склонил голову и начал горячо молиться за усопшего.
Когда дверь камеры отворилась, Якопо, исполненный достоинства, присущего людям мужественным, которое лишь укрепилось благодаря только что описанной сцене, вышел к стражникам. Он протянул вперед руки и стоял неподвижно, пока надевали наручники. Затем вся процессия двинулась обратно к залу тайного судилища. Через несколько минут браво вновь стоял перед Советом Трех.
— Якопо Фронтони, — начал секретарь, — тебя обвиняют еще и в другом преступлении, которое совершено недавно в нашем городе. Знаешь ли ты благородного калабрийца, домогавшегося звания сенатора, который уже долгое время жил в Венеции?
— Знаю, синьор.
— Приходилось ли тебе иметь с ним какие-нибудь дела?
— Да, синьор.
Этот ответ был выслушан с явным интересом.
— Знаешь ты, где сейчас находится дон Камилло Монфорте?
Якопо колебался. Учитывая огромную осведомленность Совета, он сомневался, разумно ли отрицать свою причастность к побегу влюбленных. И, кроме того, в ту минуту ему тяжело было лгать.
— Не можешь ли ты сказать, почему молодого герцога нет сейчас в его дворце? — повторил секретарь, — Ваша милость, он покинул Венецию навсегда.
— Откуда ты знаешь об этом? Неужели он сделал поверенным своих тайн наемного убийцу?
Улыбка на лице Якопо выражала такое безграничное презрение, что при виде ее секретарь тайного трибунала снова уткнулся носом в бумаги.
