Филиппа Грегори - Дочь «Делателя королей» (ЛП)
— Что случилось? — спрашиваю я, но он качает головой, как будто не в силах вымолвить ни слова.
Я оглядываюсь и вижу Элизабет, неотрывно глядящую на письмо, и меня холодом пронизывает мысль о проклятии, наложенном ею и ее матерью на людей, убивших принцев в Башне. Я пытаюсь улыбнуться ей, чувствую, как мои губы растягиваются, обнажая зубы, но понимаю, что моя улыбка больше похожа на гримасу.
Она сразу выступает вперед, я вижу, как ее молодое лицо омрачается тревогой.
— Могу ли я вам помочь? — все, что она говорит.
— Нет, нет, это просто письмо из дома, — отвечаю я.
Может быть, мне написали, что моя мать умерла? Или кто-то из детей, Маргарет или Тедди, упал с лошади и сломал руку? Я понимаю, что держу в руках нераспечатанное письмо. Элизабет смотрит на меня, ожидая, когда я открою его. Мне в голову приходит странная мысль, будто она уже знает, что там написано; я нетерпеливо поворачиваюсь к моими дамам, которые замечают, что я сжимаю в пальцах письмо из дома, но слишком напугана, чтобы прочитать его. Они замолкают и собираются вокруг меня.
— Думаю, ничего особенного, — произношу я в тишине комнаты.
Курьер поднимает голову и смотрит на меня, словно собираясь что-то сказать, но затем прикрывает лицо рукой, как будто весеннее солнце нестерпимо для его глаз, и роняет голову на грудь.
Дальше тянуть невозможно. Я поддеваю пальцем восковую печать и легко отделяю ее от бумаги. Я разворачиваю письмо и вижу подпись врача. Всего четыре строчки.
«Ваше Величество,
С глубоким прискорбием сообщаю, что Ваш сын, принц Эдуард, умер этой ночью от лихорадки, которую мы не смогли остановить. Мы сделали все, что в наших силах, и глубоко скорбим. Я буду молиться за Вас и его величество короля в вашей печали.
Чарльз Рамнер».
Я ничего не вижу перед собой. Мои глаза наполнились слезами, я пытаюсь смигнуть их, но они все еще ослепляют меня. Кто-то касается моих пальцев, сминающих бумагу, и я чувствую тепло руки Элизабет. Я не могу отогнать мысль, что теперь наследником престола стал Тедди, глупенький сынок Изабель. А после него эта девушка. Я отвожу свою руку, чтобы она не могла коснуться меня.
Через какое-то время я замечаю, что рядом со мной стоит Ричард; он опустился передо мной на колени, чтобы лучше видеть мое лицо.
— Что такое? — шепчет он. — Мне сказали, что ты получила письмо.
— Это Эдуард, — говорю я. Я чувствую, что мое горе вот-вот прорвется отчаянным рыданием, но перевожу дух и сообщаю ему самую худшую в мире новость. — Он умер от лихорадки. Мы потеряли нашего сына.
* * *Дни идут за днями, но я не могу говорить. Я хожу в часовню, но не могу молиться. Двор одет в темно-синие, почти черные одежды; никто не играет в карты, не выезжает на охоту, не слышно музыки и смеха. Наш двор, погруженный в горе, словно онемел. Ричард постарел на десять лет; я уже не смотрю в зеркало, чтобы увидеть отметины печали. Мне все равно, меня не волнует, как я выгляжу. Утром меня одевают, как тряпичную куклу, а вечером расшнуровывают на мне платье, чтобы я могла лечь в постель и лежать в тишине, чувствуя, как слезы просачиваются из-под закрытых век и стекают на льняную наволочку.
Мне так стыдно, что я позволила ему умереть, словно это моя ошибка, и я могла что-то сделать для моего мальчика. Я стыжусь того, что не смогла родить сына сильного, как дети Изабель или как мальчики Вудвиллов, которые исчезли из башни. Мне стыдно, что у меня был всего один ребенок, только один бесценный наследник, предназначенный продолжить род Ричарда. У нас был только один принц, а не два, и теперь он ушел от нас.
Мы спешно выезжаем из Ноттингема в замок Миддлхэм, словно еще можем застать там нашего ребенка таким, как мы оставили его. По прибытии мы находим его худенькое тело в часовне в гробу, а двое других детей оплакивают своего ушедшего двоюродного брата вместе с нашими слугами. Маргарет бросается в мои объятия и шепчет:
— Мне так жаль, так жаль, — словно она, десятилетняя девочка, могла его спасти.
Я не осуждаю ее, но не могу успокоить. У меня нет слов поддержки ни для кого. Ричард принимает решение, что дети теперь будут жить в Шериф Хаттоне. Ни один из нас больше не вернется в Миддлхэм. Похороны проходят скромно, и мы в молчании провожаем детский гроб в темноту склепа. Я не чувствую покоя даже после того, как мы помолились за его душу и заплатили священнику за молитвы два раза в день. Его маленькая невинная душа отправилась в рай, но я не чувствую мира, я ничего не чувствую. Наверное, не почувствую никогда.
Мы уезжаем из Миддлхэма, как только позволяют обстоятельства, и едем в Дарем, где я молюсь за моего сына под сводами большого собора. Это не приносит облегчения. Затем мы едем в Скарборо, я смотрю на высокие волны в бушующем море и думаю об Изабель, потерявшей своего первенца; но потерять ребенка при родах ничто в сравнении с потерей почти взрослого сына. Мы возвращаемся в Йорк. Мне все равно, где мы находимся. Повсюду люди смотрят на меня, словно не знают, что они могут сказать. Им не о чем беспокоиться. Сказать нельзя ничего. Смертельная битва забрала у меня отца, шпионка Элизабет Вудвилл отняла у меня сестру, а палач Элизабет Вудвилл мужа сестры; отравитель убил моего племянника, и ее проклятие уничтожило моего сына.
* * *Дни становятся ярче и теплее, и теперь меня одевают не в шерстяные платья, а в шелк. Меня ведут ужинать, сажают, как марионетку, за высокий стол, подносят мне седло ягненка и свежие фрукты. Голоса за столом звучат все громче и громче, и в один прекрасный день музыканты снова начинают играть, впервые, после того, как пришло то письмо. Ричард искоса бросает на меня взгляд, чтобы понять, не возражаю ли я, и я замечаю, как поражен он пустотой моего лица. Я не против. Я ни о чем не жалею. Пусть играют хорнпайп, если хотят; ничто больше ни имеет значения для меня.
Той же ночью он приходит в мою спальню. Он ничего не говорит мне, просто берет на руки и обнимает так крепко, словно возможно уменьшить боль двух разбитых сердец, тесно прижав их друг к другу. Это не помогает. Теперь, когда мы лежим бок о бок, а не находимся в противоположных концах замка, наша боль удваивается, и моя спальня становится эпицентром горя.
Когда я просыпаюсь рано утром, он пытается заняться со мной любовью. Я лежу под ним, словно камень, не говоря ни слова и не шевелясь. Я знаю, что он надеется зачать нового ребенка, но не верю, что нам будет послано такое благословение. После десяти лет бесплодия? Как сын сможет прийти ко мне сейчас в омертвевшее тело, когда я не могла зачать, будучи полна любви и надежд? Нет, Бог дал нам только одного сына, и теперь он ушел от нас.
