Роберт Ши - Монах: последний зиндзя
Миура появился первым, его шлем лежал на руке. Потом вошел Моко в своем богатом одеянии. Её глаза метнулись к высокой фигуре позади них. Первое впечатление от него поразило её, подобно удару, и она задохнулась. Он выглядел великолепно в своем длинном балахоне. Кожа на его руках и лице казалась тёмно-коричневой, в противовес серому хлопку. Он опустился на колени рядом с другими, и все трое прижали свои лбы к полированному деревянному полу. Дзебу сел сзади, опустив глаза, сложив руки на коленях и ожидая. Одно преимущество было у ширмы, думала Танико, – что она может жадно упиваться, глядя, о чём никому не следует знать. Сердце билось неистово в её груди, как заключенный, стремящийся вырваться. Он был так же близко, как и в первое время в течение более десяти лет. Иным, чем чужой, краткий взгляд на него на гробнице Хачимана, был её первый взгляд на него все это время. Стало больше морщин вокруг его глаз, чей серый цвет она не могла видеть, потому что он скрыл его, неотрывно уставившись в пол. Его белые волосы были разделены посередине и ниспадали на плечи, делая его похожим на льва. Концы его усов спускались вниз, к белой бороде. Каждый посмотревший на него мог увидеть свирепого с виду монаха средних лет, но для неё это был молодой мужчина, которого она встретила в день своей первой прогулки по Токайдо.
Она заговорила наконец, сначала поблагодарив Миуру и Моко за то, что они быстро доставили Дзебу в Камакуру. Взгляд Моко метнулся от Дзебу к ширме, за которой она сидела.
Наконец настало время говорить Дзебу. Простая мысль произнести его имя вслух испугала её. Она надеялась, что не будет дрожи в её голосе.
– Моя самая глубокая признательность вам, учитель Дзебу, за вашу готовность покинуть мир своего монастыря. Вы должны найти эту военную столицу шумным, противоречивым местом после тишины монастырской жизни.
Теперь он на некоторое время поднял глаза, и снова она почувствовала будто удар дубиной. Он смотрел прямо сквозь ее ширму, как будто смотрел ей в глаза, хотя она знала, что это невозможно. Она чувствовала, что почти теряет сознание, как это было у гробницы Хачимана. Глаза его были непроницаемы, как гранит. В них не было ни следа чувства. Они смотрели на неё и ничего ей не говорили – и этим говорили всё. «О нет», – подумала она. Пустота в яме её живота обернулась опускающимся железным шаром. Безрадостные серые глаза сказали ей, что он не счастлив быть здесь, что он не хотел приходить к ней, что он ненавидит её.
Он говорил теперь, тонко скрыв презрение в завитках бороды и усов.
– Моя госпожа, вызов кем-то, столь возвышенным и сильным, как вы, большая честь для низкого монаха. – Голос был грубее, чем она помнила, но тише. Звук его поверг её в трепет. – Я не могу найти тишины нигде в мире, и я больше привычен к звону стали о сталь, чем к звону монастырских колоколов. За каждую ночь, что я проспал в монастыре, я провел сотню ночей на голой земле. Что касается вашей столицы, то это сильный и страшный город, достойный самураев. И грандиознейшее из его сооружений – ваша резиденция, моя госпожа, замок сегуна. Особняк семьи Шима, где я оставил вас так давно, перед тем как присоединиться к господину Юкио для борьбы на его стороне в Войне Драконов, был великолепным дворцом. Но этот замок затмевает его совершенно. Моя госпожа поднимается всё выше в этом мире!..
Он никогда не прощал ей ее честолюбия. Все, кто были в комнате, уставились на Дзебу. Он совершал проступок, упоминая Юкио, чья репутация была пока запятнана здесь, в Камакуре. Она была уверена, что этим Дзебу напоминает им, что он боролся вместе с Юкио до конца и не забыл этого.
– Моя госпожа, мы совершили путешествие на такое большое расстояние в такое короткое время, – заикнулся Моко. – Мы не ели весь день. Не будет ли лучше встретиться снова, когда мы освежимся?
Милый Моко старался защитить Дзебу, обвиняя в его неприязни усталость. Это заставило её засмеяться вопреки ее печали.
– Не будь нелепым, Моко! Мы только начали разговор, – сказала она.
– Мои извинения, госпожа Танико, – сказал Дзебу, всё так же пристально глядя на её ширму. – Конечно, имя Муратомо-но Юкио никогда не должно упоминаться в этом замке.
Это подразумевало, что она одобряет преследования и смерть Юкио. Танико не могла ответить на обвинение перед членами Совета, потому что это требовало критики Хидейори, которого ей, как приличной вдове, следовало защищать. Но она не могла позволить обвинению остаться без ответа.
– Я принимаю твое извинение, монах Дзебу, – сказала она самым ласковым тоном, на какой была способна. – Твоя верность своему другу и господину в течение столь многих лет похвальна. – Она осторожно выбрала эти несколько слов. – Спор между моим господином Хидейори, бывшим сегуном, и его братом, командиром Юкио, был большой печалью для меня, и я никогда не понимала его причины. Сейчас, когда оба ушли, пусть ссора будет похоронена вместе с прахом моего мужа в гробнице Хачимана. Пусть оба господина запомнятся только как два величайших героя клана Муратомо. Пройдёт время, и мы забудем причины их кровавой ссоры. Мы помним с уважением всех великих воинов Страны Восходящего Солнца, и могущественнейших воинов из семьи Такаши мы помним так же хорошо, как тех, кто был убит ими. Если бы только все наши герои были живы сегодня, мы могли бы не бояться больше никаких ужасных врагов нашей нации, когда-либо известных.
Сообщение, думала она, было достаточно ясно: «Я тоже симпатизировала Юкио. Видишь, я публично назвала его командиром, титулом, запрещенным Хидейори. Давай забудем все прошлые обиды. Я не обвиняю тебя в смертях Хидейори, или Кийоси, или Ацуи. Мне нужна твоя помощь!»
Ответ горько разочаровал Танико. Она надеялась на поддержку его любви. Вместо этого, если она хочет иметь его возле себя, она должна будет смириться с его презрением. Она чувствовала себя так, как будто землетрясение раскололо землю и она падает в трещину. Это положение было невозможным. Они должны прийти к какому-нибудь доброму соглашению, даже если он больше не любит её. Она понимала, что она в долгу перед ним за годы испытаний, когда она обидела его, отослав прочь после его признания в убийстве Кийоси, и что она должна быть терпеливой теперь. Она может немного потерпеть его насмешки. Может быть, если они поговорят одни, она сумеет мирно поладить с ним.
– Зиндзя – почтенные самураи, как расценивалось в наших древних сказаниях, – сказала Танико. – Я надеюсь, что знания зиндзя и самураев соединятся, что поможет нам выиграть эту войну. Я хотела бы теперь обсудить это с шике Дзебу. Я не задерживаю остальных, кроме тебя. – С формальными приветствиями к Моко, Цумиоши, её членам Совета и множеству придворных женщин, она освободила Сиреневый Зал. Из-за возможности чьего-нибудь появления она осталась за своей ширмой, хранимая пожилой «женщиной-в-ожидании», чьей осмотрительности она доверяла.
