Луи Буссенар - Кругосветное путешествие юного парижанина
Первые, кто попал туда, не успели даже прийти в изумление от столь невиданного зрелища. Их встретил ураганный огонь, открытый смертниками, притаившимися в укромных уголках подземного зала.
Пещера наполнилась криками ярости и стонами умирающих. Положение стало невыносимым. Что значило мужество этих неустрашимых солдат против спрятавшегося в неприступных укрытиях врага!
«Отход!..» — протрубил рожок, по распоряжению командовавшего авангардом младшего лейтенанта, который, несмотря на ранение левой руки, продолжал сражаться.
«Отход!..»
Матросы, до того рвавшиеся вперед, начали медленно отступать и в полном порядке отошли в коридор.
Атака принесла успех, хотя и дорогой ценой. Капитуляция морских разбойников оставалась лишь вопросом времени.
Блокированные снаружи бронированным крейсером и катером, они не могли уйти с атолла, а одержать верх над наступающими было невозможно. Бандиты оказались в отчаянном положении. К тому же матросы единодушно решили снять с катера небольшую пушечку и доставить сюда вместе с канонирами. А здесь установить ее перед тяжелыми дверьми, проделать брешь и возобновить атаку.
В это время Андре в сопровождении негритенка рыскал по темным коридорам пещеры и в одном из закоулков обнаружил еще одну герметически закрытую дверь.
— Решительно, — пробормотал он, — здесь все смонтировано как на театральной сцене при постановке мелодрамы. Жаль только, что гран-премьеры и рядовые актеры выступают в собственном амплуа…[417] в натуре… Зловещая интрига…[418] Ужасная мизансцена…[419]
Молодой человек ударил в дверь ногой. Та не поддалась. Он ударил сильнее. Раздался звук, напоминавший гонг.
Несмотря на свое хладнокровие, Андре начал выходить из себя.
— Да откройся же, черт побери! — Голос, отражаясь от стен коридора, прозвучал гулко и громко, точно взрыв.
Ничего! Молодой человек замахнулся тяжелым топором и ударил, но тщетно!..
— Черт побери! Прямо-таки крепость! Ну ладно, посмеемся.
И, отступив, словно борец, он напряг мощную мускулатуру, а затем накинулся на препятствие, вложив в это всю свою силу.
Рукоятка абордажного топора переломилась, словно палка швабры. Рукоятка из сердцевины дуба!.. Железо, армированное досками из тика, более крепкого, чем самшит, устояло. Чтобы разбить дверь, нужна динамитная шашка.
Но тут к Андре полностью вернулось прежнее хладнокровие.
— Я веду себя как капризный ребенок. Если бы меня сейчас увидел Фрике, он бы посмеялся. И был бы прав. Вот спустим сюда пушечку, первым же снарядом разнесем на куски чертову дверь и откроем вход в убежище.
Но это оказалось ненужным. Как только Андре собрался уходить, тяжелая панель медленно и бесшумно отворилась, точно часть декорации, управляемая прекрасно отлаженной сценической машинерией. Яркий свет залил вход, и там показался мужчина высокого роста с револьвером в руке.
— Вы громко стучали, месье.
— Как человек, ограниченный временем.
— Какие подробности! Момент выбран неудачно, мне придется вас убить…
— Не осмелитесь, — заявил Андре и отважно двинулся вперед с высоко поднятой головой, он быстро, как молния, схватил незнакомца за запястье, сжал его, вывернул и стал разжимать кулак.
Тот же застонал, словно зверь, попавший в силки.
— Отпустите!.. — проговорил противник, уронив револьвер.
— Охотно… а теперь побеседуем.
Они прошли внутрь роскошного убежища.
Андре вскрикнул от удивления:
— Флаксан!.. Ты!.. Вы!.. Здесь!..
— Андре!.. — простонал его собеседник. — Андре Бреванн! А! Проклятие!
— Но… что ты тут делаешь?.. Флаксан!
— Я и сам не знаю… Я — предводитель пиратов, капитан невольничьего корабля!.. Я — раб морских бандитов!..
Андре побелел. Ему показалось, что его сердце перестало биться. Мгновенно вспомнились рассказы Фрике. Тот самый Флаксан с «Роны» и «Вашингтона», Флаксан-работорговец и организатор ужасной катастрофы, постигшей «Вилль-де-Сен-Назер», и его старый друг — один и тот же человек!
Неустрашимого перед лицом опасности, страданий и смерти Андре буквально раздавило бесчестье американца, а лицо залила краска стыда.
— Что ж вы молчите? — пронзительным голосом спросил Флаксан.
Андре стоял недвижим, с помутившимся взором. Он давно распрощался с наивностью и полагал, что сполна испил чашу человеческих горестей. И вот внезапно один из редких людей, о котором Андре думал как о человеке, всегда отстаивавшем правое дело и честь, оказался презренным злодеем. Не пошлым карманником, не мелким воришкой, но морским грабителем с большой дороги, истребителем кораблей, одним словом, крупнейшей фигурой преступного мира.
— Как же так! — проговорил Андре. — Вы, герой американской войны[420], вы, семнадцатилетним юношей удостоены благодарности в приказе, вы, кого генерал поздравлял и обнимал перед строем, вы, безукоризненный джентльмен, вы, участник обороны Парижа[421], сильная рука, благородное сердце, верная шпага, наконец, человек, рядом с которым я имел честь сражаться!
— Да, это я, — прохрипел Флаксан. — Черт побери, оставьте при себе вашу честность и добропорядочность, мой старый товарищ, перестаньте обрывать лепестки воспоминаний. Да, я был храбрым и отважным воином… Был таким, каким я вам нравился. Ну и что? Разве что-нибудь изменилось? Нет! Просто я использовал свои качества не тем способом, который отвечал бы вашим ожиданиям…
Все это предрассудки, дорогой мой, всего лишь предрассудки! Вести бой с одним человеком или со всем человечеством — разве это не одно и то же? Разве я не был пиратом, когда воевал с южанами… такими же американцами, как я? Разве не был бандитом, когда стрелял по подданным императора Вильгельма[422], не сделавшим мне и моей родине ничего плохого? Поразмыслите немного и скажите, где же кончается честь и начинается бесчестье… Будьте так любезны…
Подумать только! Два народа, разделенные рекой или просто чертой, проведенной руками дипломатов, воюют друг с другом, если их правительствам придет в голову блажь заняться взаимным истреблением. И никто в мире не закричит от негодования! Ставят памятник генералу, убившему больше людей! Да золота и галунов не хватит, чтобы разукрасить всех вояк!
И кто-то смеет презрительно смотреть на беднягу, который в ореховой скорлупе пускает на дно крупный пароход! Да, я перевожу в трюме пятьсот чернокожих! А разве немцы не морозили и не морили голодом двести тысяч французов в казематах и лагерях под открытым небом?
