Дэвид Ротенберг - Шанхай. Книга 1. Предсказание императора
— Нам это нужно? — спросил Рыбак.
— Вот для того-то мы и собрались. Мы должны решить, что поможет нам закончить осуществление Пророчества о Белых Птицах на Воде — поражение тайпинов или их поддержка.
— Какая разница, что мы думаем? Мы не властны ни над Небесным Царем, ни над рыжеволосым фань куэй.
— Над Небесным Царем мы и впрямь не властны, а вот о жизни и смерти рыжего фань куэй нам есть что сказать. — Остальные посмотрели на Цзян так, словно она говорила загадками. Женщина вздохнула. — Рыжеволосый фань куэй находится в безопасном месте. Его спасла и укрыла моя дочь, Сказительница. Она загримировала его, переодела и выдала за одного из артистов своей труппы.
— Мой племянник, Убийца, тоже в этой труппе?
— В ней самой, — ответила Цзян. — Итак, господа, как видите, выбор у нас имеется. Без рыжеволосого фань куэй Небесный Царь — ничто. Если фань куэй жив, он, без сомнения, вновь присоединится к Небесному Царю, и восстание опять возгорится. С другой стороны, если наш Убийца избавит мир от рыжеволосого…
Цзян не закончила фразу, позволив ей повиснуть в воздухе самой глубокой пещеры Муравейника, чтобы остальные ощутили важность выбора, который им предстояло сделать.
Но Резчик не слушал ее. Он во все глаза смотрел на Бивень Нарвала и все еще закрытый второй портал.
Труппа Сказительницы медленно продвигалась на восток, время от времени давая представления, чтобы прокормиться. Несколько ночей они спали под открытым небом и на голодный желудок. Но, несмотря на все эти невзгоды, они репетировали центральный акт «Путешествия на Запад», в который добавили комическую сцену в исполнении нового актера и его неулыбчивой маленькой дочери. Эту сцену прогоняли так часто, что некоторые актеры перестали смывать грим и снимать парики, особенно новый комик, который играл Заблудившегося крестьянина, актер, под гримом которого — это знала только Сказительница — скрывался рыжеволосый фань куэй, защищавший Нанкин на стороне тайпинов.
После долгой ночной репетиции Сказительница отослала актеров отсыпаться.
— А вы задержитесь, — сказала она.
Макси застыл как вкопанный.
— Вы достигли некоторого прогресса в исполнении роли, но до подлинного мастерства вам еще далеко.
Макси в том ни секунды не сомневался, но предпочел сказать другое:
— Ваш английский — великолепен.
— Вы слишком великодушны. Мой английский великолепен лишь потому, что ваш китайский — омерзителен.
— «Омерзителен» — серьезное слово для того, кто лишь недавно начал говорить на английском языке.
— Это слово означает лишь то, что оно означает: липкое, вязкое, текучее дерьмо.
— Наверное, я просто ни разу не слышал его в правильном контексте, — понимающе кивнул Макси.
— Вы тоскуете по своей жене?
Вопрос удивил Макси. Он старался не думать о ней.
— У меня не было возможности спасти ее.
— Это понятно, но я спросила вас о другом. Вы тоскуете по своей жене?
Подумав несколько секунд, Макси задал встречный вопрос:
— Вы когда-нибудь были замужем?
Сказительница кивнула, и ее прекрасные черты окутала вуаль печали.
— Очень давно и очень недолго. Его забрал у меня тиф.
— Я сожалею.
Сказительница пожала худыми плечами.
— Так вы тоскуете по жене?
— Мы были очень разными. Она так и не выучила английский, а я не знал ни слова на языке хакка. Мы общались…
— Через прикосновения? — предположила Сказительница.
— Да, — кивнул Макси. — Она была хорошей женщиной — честной и трудолюбивой. И любила детей. — Он помолчал и добавил: — Ее приставил ко мне второй Небесный Царь, Царь Запада.
— А-а, еще один младший брат Иисуса.
Макси кивнул.
— Для чего же, по-вашему, к вам приставили эту жену, если большинству тайпинов строго-настрого запрещено общаться с лицами противоположного пола?
Макси посмотрел на Сказительницу, на ее волевые черты, полные губы, на то, с какой элегантностью она держалась.
— Ответьте на мой вопрос, пожалуйста, — попросила она.
В глубине Макси что-то раскрылось, и с его губ сорвался глубокий вздох. Он знал ответ на ее вопрос, знал с самого начала, но не признавался в том даже самому себе. Но сейчас, сидя рядом с этой прекрасной зрелой женщиной, он ответил без затей:
— Для того, чтобы она следила за мной и докладывала властям о моих действиях.
Сказительница сдержанно кивнула.
— Значит, в глубине души вы по ней не тоскуете?
Макси не ответил, да в этом и не было надобности. Внезапно на глазах у него появились слезы.
— Не надо, — сказала она. — У вас потечет грим, а снова наложить его вы не сумеете.
— Долго еще будет продолжаться этот фарс? — осведомился Макси.
— Это зависит от того, насколько хорошо вы выучите роль. Если будете играть хорошо, никто не заподозрит, что под кошмарным гримом Заблудившегося крестьянина прячется второй из самых опасных разыскиваемых в Поднебесной преступников.
Убийца ожидал приказа с того самого вечера, два дня назад, когда во время его выхода на сцену из первого ряда зрителей встал человек и сделал знак пальцами. Тот самый знак, которому отец научил его много лет назад. И вот теперь Лоа Вэй Фэнь ждал приказа. Ждал с нетерпением. И вот приказ поступил. На обратной стороне камня для письма Лоа Вэй Фэнь обнаружил записку, нацарапанную незнакомым почерком, но с приложенной печаткой его дяди, чтобы у Убийцы не возникло сомнений в ее подлинности. В записке говорилось: «Заблудившийся крестьянин — это рыжеволосый фань куэй. Он и его дочь должны умереть, но пусть это произойдет прилюдно, чтобы восстание никогда больше не возродилось и не терроризировало народ Китая».
Кобра на спине Убийцы медленно распустила капюшон, и в руке его оказался нож. Убийца стал неторопливо водить лезвием по мыльному камню. Вскоре камень, а следовательно, и записка превратились в узкие полосы, и у Лоа Вэй Фэня осталась лишь печатка дяди да страстное желание выполнить свое предназначение.
В конце недели труппа приблизилась к Чжэньцзяну. Расположенный на северо-восточном берегу Великого канала, в месте его пересечения с Янцзы, город занимал стратегическое положение и поэтому постоянно переходил из рук тайпинов к маньчжурам и наоборот. Сейчас он был сильно укреплен и находился полностью под контролем маньчжуров.
Когда труппа подошла к западным воротам, ей было приказано остановиться и лечь лицом вниз на обочину дороги. Все, включая и Макси, который, подобно половине актеров, был в гриме и театральном костюме, повиновались. Весеннее солнце, поднимавшееся над горизонтом, становилось все горячее и светило все ярче. Макси опасался, что от жары его грим растает и потечет, поэтому, когда маньчжурский офицер выкрикнул приказ встать, он поднимался на ноги с опаской. Он спрятался за спиной самого высокого актера и склонил голову.
