Александр Дюма - Волчицы из Машкуля
С этими словами лейтенант собрал отряд и пошел с ним туда, куда, по словам солдат, устремился беглец.
Как только они удалились, вдова подбежала к кровати и, приподняв матрац, вытащила потерявшую сознание принцессу.
Десять минут спустя тело мертвого Бонвиля лежало рядом с покойным Паскалем Пико, и две женщины, так называемая регентша и простая крестьянка, стояли рядом на коленях в ногах у их ложа и вместе молились за упокой первых жертв восстания 1832 года.
XI
ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН УЛЛЬЕ ГОВОРИТ, ЧТО ОН ДУМАЕТ О МОЛОДОМ БАРОНЕ МИШЕЛЕ
В то время как в доме, где Жан Уллье оставил несчастного Бонвиля и его спутника, происходили печальные события, о чем только что узнал наш читатель, в замке маркиза де Суде было шумно и весело.
Старый дворянин не мог прийти в себя от радости. Подумать только: он дождался своего часа! Подбирая военную форму для предстоящих сражений, он остановился на наименее ветхом охотничьем костюме из хранившихся в его гардеробе; подпоясавшись белым шарфом командира отряда (шарф заранее вышили его дочери в ожидании такого торжественного случая), с кроваво-красным сердечком на груди, с продернутым в петлицу декоративным шнуром, то есть в парадной одежде, приберегаемой им для больших праздников, он испытывал острие сабли на мебели, находившейся от него на расстоянии протянутой руки.
Кроме того, чтобы выработать у себя командирский голос, он отдал несколько приказов Мишелю и даже нотариусу (во что бы то ни стало маркиз хотел записать его в рекруты, однако тот, как бы ни преувеличивались его легитимистские взгляды, вовсе не считал себя обязанным проявлять их столь незаконным путем).
Следуя примеру отца, Берта примерила костюм, приготовленный для предстоящего похода. Он состоял из короткого зеленого бархатного приталенного сюртука, который был украшен бахромой и брандебурами из черного шелка и в вырезе которого виднелось кружевное жабо ослепительной белизны; костюм дополняли широкие штаны из серого сукна навыпуск и высокие до колен гусарские сапоги.
У девушки не было на поясе шарфа, служившего у вандейцев знаком командирского отличия; однако к левому рукаву она все же прикрепила красный бант.
Костюм подчеркивал гибкость стана девушки, в то время как серая фетровая шляпа с белыми перьями необычайно шла к ее мужественно-дерзкой внешности. Берта была просто очаровательна.
Несмотря на то что ей, отличавшейся с детства мальчишескими повадками, было почти несвойственно женское кокетство, она не могла не заметить в том настроении или скорее состоянии души, в котором пребывала, как выгодно подчеркивал костюм достоинства ее фигуры, а когда ей показалось, что Мишель не остался равнодушным, глядя на нее, она, так же как и маркиз де Суде, не смогла сдержаться, чтобы от удовольствия не улыбнуться.
По правде говоря, Мишель, находившийся в состоянии перевозбуждения, и не собирался скрывать своего восхищения, глядя на величественную осанку и гордый вид Берты в новых одеждах; просто он подумал, как придется к лицу такой костюм его горячо любимой Мари, ибо он и секунды не сомневался в том, что обе сестры будут вместе участвовать в походе и носить одинаковые одежды.
Он с нежностью посмотрел на Мари, словно хотел взглядом спросить, когда она наденет костюм и станет такой же красивой, как сестра; однако Мари с самого утра была с Мишелем сдержанной, холодной и равнодушной; после вчерашней встречи на чердаке она так старательно обходила его стороной, что присущая молодому человеку робость возросла, и самое большее, на что он осмелился, так это на умоляющий взгляд.
И тогда Берта — а не Мишель — попросила сестру последовать ее примеру и надеть костюм для верховой езды. Мари не ответила; на фоне всеобщего веселья обитателей замка было особенно заметно печальное выражение ее лица. Однако она не стала противиться Берте и поднялась в свою комнату.
На спинке стула ее ждала приготовленная заранее одежда; взглянув на нее, Мари грустно улыбнулась, но не протянула руки, чтобы скорее надеть новый наряд: она присела на узкую девичью кровать из клена, и крупные слезы, блеснув жемчужинами на ресницах, скатились по щекам.
Набожная и простодушная Мари не покривила душой и была искренней, когда из нежной привязанности к сестре поклялась пожертвовать своей любовью, однако, возможно, она переоценила свои силы и возможности.
С самого начала предстоящей ей борьбы против самой себя она поняла, что у нее нет уверенности в победе, хотя она и была полна решимости пересилить свою любовь.
С самого утра она не переставала мысленно твердить: «Ты не должна, ты не можешь его любить»; и с самого утра ее сердце отзывалось эхом: «Ты его любишь!»
Во власти охвативших чувств Мари все больше и больше отстранялась от всего, с чем до этого дня были связаны все ее надежды и в чем до сих пор она находила радость жизни; ей показались невыносимыми громкие звуки, шум и мужские забавы, к которым она привыкла с детства; даже политические интересы отступали перед владевшей ею страстью; все, что она придумала накануне, чтобы отвлечь себя от мучивших ее сомнений, разлетелось словно стайка певчих птиц, встревоженная появлением ястреба.
И чем больше она размышляла, тем яснее понимала, насколько одинокой и беззащитной, лишенной всякой опоры она будет в этой борьбе, когда сможет рассчитывать только на себя, и единственным ее утешением будет только сознание выполненного долга; от душевной тоски, от страха перед будущим, от запоздалых сожалений и жалости к себе самой девушка залилась горькими слезами.
Через мучительную душевную боль, какую она испытывала в настоящее время, она могла в полной мере представить себе те душевные муки, что ее ждут в будущем.
Уже полчаса Мари предавалась отчаянию, не зная, что сделать, чтобы уменьшить мучившую ее боль, как за полуоткрытой дверью она услышала тот особый голос Жана Уллье, которым он обращался к дочерям маркиза, ибо старый вандеец считал себя, как мы уже знаем, их вторым отцом.
— Что с вами, дорогая мадемуазель Мари?
Вздрогнув, словно внезапно пробудившись ото сна, Мари ответила славному крестьянину в глубоком замешательстве, пытаясь улыбнуться сквозь слезы:
— Со мной? Да ничего, клянусь тебе, мой бедный Жан.
Однако ответ девушки не обманул Жана Уллье.
Подойдя к Мари на несколько шагов, он покачал недоверчиво головой, не сводя с нее пристального взгляда.
— Моя маленькая Мари, зачем вы так говорите? — произнес он мягким и почтительным тоном. — Неужели вы сомневаетесь в моей дружбе?
