Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода
— Я и сам вижу. Это пух, — удивленно ответил Грегор, продолжая не отрываясь смотреть в сердцевину листка.
— Это волосы, — поправила его Лилиана. — Детские волосы.
— Это волосы твоего сына, Грегор, — улыбнулся Отто. — Ты сделал из меня дядю.
Грегор резко вдохнул и чуть не выронил пергамент. Лилиана спасла листок из огромной лапищи, мы с Джамилей начали его поздравлять на наших родных языках, учиняя небольшую какофонию, а Грегор, поднявшись, отвернулся от нас, переполненный чувствами. Отто вскочил, огрел его по спине, бросился обнимать.
— Открой мой ранец, бритт! — выкрикнул он, указывая на кожаный мешок возле двери. — Вынь оттуда бурдюк. Я привез из Фракии лучшее вино. Специально приберег для такого случая. Так давайте же все выпьем прямо сейчас.
Он хлопнул в ладоши и завел очень бойкую германскую песенку.
Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы решил, что он притворно веселится из вежливости или в насмешку. Но Отто никогда не тратил времени на вежливость и был слишком безыскусным, чтобы изображать интерес просто так, ради развлечения. Он действительно искренне радовался за удачу другого человека. Как трогательно было видеть его бескорыстие.
— Десять пальчиков на ручках и десять на ножках? — спросила Джамиля, когда бурдюк пошел по кругу.
К этому времени Отто завершил куплет с глупыми прыжками и кручением бедрами, а Грегор успел взять себя в руки, чтобы присоединиться к нам. В уголках его глаз застыли слезы.
Я сделал глоток вина. Оно было весьма неплохое, но у Мурзуфла мы пили и получше.
— Такой маленький человечек, а уже с волосенками? Верный признак мужского здоровья, — одобрительно провозгласил я.
— Это волосы на голове, а не на щеках, — сказала Джамиля. — А как чувствует себя его мать?
— По словам курьера, со здоровьем у нее все в порядке, но она просила передать на словах, что если Грегор захочет еще одного ребенка, то ему придется обзавестись бастардом.
— Выпьем за Маргариту, — с теплотой объявил Грегор.
Мы выпили за здоровье Маргариты, затем за здоровье Грегора, затем за здоровье младенца, которого назвали в честь обоих дедов: Герхард Бонифаций. Мы даже выпили за здоровье одного из них.
— Мазел тов,[41] господин, — сказала Джамиля, а затем перевела твердый взгляд на вернувшихся из похода. — Но это не все. У вас есть и другие новости.
— Только не для Грегора, — весело ответил Отто и хлопнул брата по плечу. — Остальное он воспримет всего лишь как шум.
— Нет-нет, — возразил его брат, — я уже пришел в себя. Как-никак не я ведь его рожал. Расскажите нам свою историю. — Он показал на Лилиану: — Вам явно есть что рассказать, судя по результату.
Влюбленные опять поворковали с минуту, ведя бессловесный любовный разговор, который так досаждает окружающим.
— Так вот, — наконец самодовольно произнес Отто, — если говорить без церемоний, то я обставил маркиза, и дама досталась мне.
— Чушь собачья! — рассмеялась Лилиана. (Она единственная женщина из всех, кого я знаю, которая может позволить себе грубость и при этом не теряет женственности.) — Давай лучше я объясню.
— Начни с самого начала, еще до того, как мы вступили во Фракию, — сказал Отто, словно речь пойдет о старой и любимой семейной легенде, которую оба знали наизусть.
Лилиана покорно пожала плечами.
— Бонифаций хотел оставить меня при себе, как вы знаете, а я не видела причин возражать.
— Мы оскорблены и разочарованы, — сказал я.
— Отчего? Джамиля ушла, а вместе с ней, как я предполагала, должен был уйти и ты. А еще я предполагала, что Отто найдет себе другую женщину, потому что он не может без них обходиться.
— Но ты скучала по мне, — подсказал Отто, чтобы она не забыла.
— Конечно скучала, — сказала Лилиана, словно это было настолько очевидно, что даже не стоило упоминания. Она похлопала его по руке. — Я скучала по всем, но особенно по тебе. — Вновь переключившись на нас, она продолжила: — Я действительно думала, что он должен найти себе другую женщину, вы сами это знаете. Наше несуразное племя распадалось, как я считала. Если бы я попыталась вернуться к вам, то Фацио просто нашел бы предлог явиться сюда и снова забрал бы меня к себе, либо ради того, чтобы я шпионила, либо ради удовольствия. Оставшись с ним, я причиняла меньше вреда всем вам.
— Ты и в самом деле звала маркиза Монферрата «Фацио»? Прямо в лицо? — Я фыркнул.
— А ему нравилось. Я делала то, что ему нравилось. И получала за это награду. Наше соглашение и дальше бы действовало, если бы не… — Тут она рассмеялась своим чудесным смехом, вызывавшим у любого мужчины в пределах слышимости желание поднять ей юбку, пусть даже он совсем недавно пялился на голый живот Джамили.
Отто приосанился, обхватив Лилиану обеими руками.
— Она скучала по мне. Ей так сильно меня не хватало, что она шептала мое имя на ухо Бонифацию, когда он взгромождался на нее. Такое случалось дважды!
Грегор уперся лбом в ладонь и несдержанно расхохотался.
— Блестяще! — объявил я и от смеха повалился на Джамилю.
— И это произошло еще до отъезда во Фракию! — добавил Отто. — Бонифация это так напугало, что он не хотел брать меня с собой, но я был ему нужен, особенно после того, как Грегор стал для Алексея ненавистной фигурой. Грегор, помнишь, когда он предложил вернуть мне Лилиану, если я просто соглашусь стать рыцарем? Накануне вечером она назвала его моим именем — так вот, в действительности он пытался избавиться от нее, не теряя авторитета. — Отто очень развеселился. — А потом, как только мы вышли в поход… — Глаза его блеснули, и он понизил голос, якобы ради приличия. — У него перестало получаться.
— Ой, прекрати, какой ты ребенок! — рассмеялась Лилиана, делая вид, что готова съездить ему локтем в нос. — Однажды ночью, всего лишь однажды…
— Однажды ночью у него ничего не получилось! — торжествующе договорил Отто, улыбаясь нам из-под ее локтя.
— Когда тебе будет пятьдесят и ты будешь отвечать за благополучие целой военной кампании, какой-нибудь ретивый маленький паршивец в расцвете юности тоже над тобой посмеется, — сделала ему выговор Лилиана. — Но это правда, к тому времени я уже его не вдохновляла. Поэтому скажем из вежливости только то, что у нас с маркизом появились кое-какие разногласия. Но он по-прежнему меня ревновал, считая, что позже мы сможем начать все сначала. Поэтому часть похода я провела в уединении — так надолго меня мужчины не оставляли в покое с тех пор, как у меня появился бюст! Но однажды Отто вычислил, в каком меня держат шатре, прокрался в него тайком ночью, и у нас произошло воссоединение…
— Целых шесть воссоединений, — победоносно уточнил Отто. — И это только в первую ночь.
— Все случилось, должно быть, в последнюю неделю августа, — сказала Джамиля, оглядывая Лилиану с ног до головы.
Лилиана раскраснелась, а Отто сказал:
— Ну да, так и было! А ты как догадалась?
— Полнолуние, — ответила Джамиля. — Именно в полнолуние увеличивается плодовитость.
— Что? — Даже не знаю, кто это вскричал — то ли я, то ли Грегор.
Отто, сияя, посмотрел на брата.
— Ты не единственный, кому уготовано отцовство, — объявил он. — Я тоже сделаю из тебя дядю.
Я, открыв рот, уставился на Лилиану. Грегор тоже.
— Ты носишь ребенка? — прошептал кто-то из нас двоих, но именно я додумался спросить: — И нас это радует?
— Бонифация — не очень, — весело ответила Лилиана. — Особенно потому, что ребенок явно не от него. Но он ничего не мог поделать, не потеряв при этом своего достоинства, поэтому просто взял и вышвырнул меня из своего шатра.
— И это еще не все, — сказал Отто, неожиданно став серьезным. — Он предложил оставить ее у себя, даже отослать ее в свой дворец в Пьемонте, если она избавится от плода или позволит ему заявить, что это его ребенок.
— Идиотское предложение, но мужскую гордость не понять, — сказала Лилиана.
— И Лилиана сказала «нет», — завершил рассказ Отто.
— Не совсем так, — вмешалась она. — Лилиана чуть не сказала «да», потому что сама не знала, как быть, — все-таки возраст, тридцать лет, ну как тут довериться желторотому Отто Франкфуртскому? На что он сгодится?
— А желторотый Отто Франфуртский, — продолжил Отто, — отправился к епископу Хальберштадтскому, который, разумеется, был с нами во Фракии, и составил договор, пообещав Лилиане и младенцу дом в своих владениях в Германии. А Лилиана, в свою очередь, дала клятву оставить прежние привычки и никого больше не знать, кроме Иисуса и отца своего ребенка.
— А потом Отто упал на колени перед Лилианой и сказал, что будет о ней хорошо заботиться, и ему все равно, пусть далее это чужой ребенок, главное, что это ее ребенок, и он будет любить его, как собственного, — сказала Лилиана, искренне тронутая. — Все это он проделал не на публике, но в присутствии Бонифация.
