Василий Тишков - Последний остров
— Ну. И даже на Зойке эмтээсовской женился. И мой сыщется. Хоть за тридевять земель упрятали его фашисты, а все равно сыщется.
Катерина отвела взгляд в сторону, спрятала глаза, полные слез. Полез за кисетом дед Сыромятин.
— На войне люди просто так не исчезают… — тихо произнес бывший разведчик Федор Ермаков.
Тунгусов скосил глаз на его грудь, похожую от множества орденов на иконостас, и кивнул головой в знак согласия, прикидывая в уме по этим орденам, сколько же «языков» приволок земляк его с чужой стороны и скольким семействам сообщалось в фатерланд о «пропавших без вести».
— Жултай, ты бери конфеты-то, — угощал приятеля Михаил. — И консервы попробуй. Это мясные. А это из настоящей морской рыбы.
— Ну, коли морская, отведаю малость.
— А настроение у тебя правильное, Жултай, — снова ободрил его Разгонов-старший. — Обязательно надо верить в возвращение. Без веры никак нельзя. Даже птицы к своим гнездам возвращаются, а люди и подавно.
— Спасибо на добром слове, Иван Степанович. Очень даже во всем согласен с вами. Буду ждать, — он съел кусочек рыбы, залпом выпил предложенный Михаилом чай и поднялся из-за стола. — Спасибо, Михаил Иванович, за чай. Пойду. Я ведь только на минуту забежал. С Победой поздравить и насчет отца справиться. Круглая земля-то, и люди ненароком встречаются на ней. Може, кто и видел Ульджабая…
Жултай за руку попрощался с Иваном, остальным кивнул головой и вышел со двора.
— Ждет горемычный… — всхлипнула Сыромятиха. — В первые же дни пропал Ульджабай, скворушка наш нечаевский, царствие ему небесное. И мать померла. Один теперь одинешенек матросик из корня своего остался.
Иван глянул на Федора.
— Как это без вести? Он же в твоем взводе был.
— Был… Он тогда первый и кинулся с гранатами под головной танк… Сгорая без остатка, потому и попал в списки без вести пропавших. Да не он один…
Катерина вытерла слезы, сказала мужу:
— У всех проезжих, кто с войны, про отца своего выспрашивает. Не обделила война село наше горюшком. Ни одной семьи не обделила…
— А кто еще, кроме Жултайки, из нечаевских вернулся? — спросил Иван у деда Якова.
— Костюху Анисимова днями поджидаем. Остальные перед тобой в полном составе: Федя и Парфен.
— И все?
— Все, Иван Степанович… Може, кто вот так же, как ты, обманет войну, подождем. А пока… все перед тобой.
— Как же это так, мужики, а? Парфен, нас же восемьдесят пять человек ушло в сорок первом…
Тесен стал ворот гимнастерки Тунгусову, шрам на щеке задергался, но ответил он твердо, тут уж скрывать нечего:
— Все полегли, Иван. Кто под Москвой, кто на Курском направлении… А до Берлина только ты и дошел.
Стакан хрустнул в сжатом кулаке Ивана. Белое вино разлилось по скатерти, окрашиваясь красными полосками из порезанных пальцев.
— Что же это за арифметика такая получается… — глаза его остановились и стали похожими на осколки раздавленного стакана, а лицо подернула мертвенная бледность.
— Отец, ты руку поранил, — испуганно вскочил Михаил. Он подошел к отцу, сказал озабоченно: — Давай-ка перевяжем…
— Гаврилов? Ты почему ходишь по земле, раз все мы убиты и захоронены на высоте?
— Ты чего это, отец? Какой же я Гаврилов? — Михаил беспомощно оглянулся на Ермакова.
Федор поднялся и шепнул Анисье:
— Унеси ребенка. И Юльку с Аленкой уведи. Быстро у меня. А сам шагнул к Ивану и, как клещами, сдавил его руку.
— Тихо, комбат. Все в порядке. Взяли мы высоту. И батарейцы твои отдыхают…
— А …Катя? Катенька… — просветлел лицом Иван, но глядел мимо Федора помутненными глазами, вдруг торопливо заговорил: — Много у тебя работы сегодня. А высоту мы и взаправду взяли. Взяли, Катя. Но и она забрала ребят моих. Подними их, Катя. Ты можешь. Ты же и меня не раз воскрешала… Смотри, там Берлин! Он горит. Ты подними ребят и уходи. Теперь мы сами дойдем. А ты береги детей. Они нас потом заменят. Мне больно, Катя… Федя? Ты чего?
— Да стакан вот разбился. Хотел выпить с тобой, а он взял и разбился. Не железный ведь стакан-то…
— Это бывает, Федя. Хм, а я вот руку себе порезал. На-ко, сынок, перевяжи… — он опять говорил спокойно, вполголоса.
Михаил разорвал на две полосы чистую тряпицу и стал бинтовать отцу руку. А Катерина сидела по другую сторону мужа с застывшим горем-печалью на лице и не могла оторвать кончик платка от губ. Губы ее мелко дрожали.
— Господи, твоя воля, спаси нас и помилуй… — перекрестилась Сыромятиха, и незаметно толкнула локтем старика, шепнула ему: — Язык проглотил, окаянный?
Дед Яков кашлянул и строго обратился к соседке:
— Катерина, чай-то у тебя остыл, поди? Раздуй самоварчик-то. Егорка, чего бездельничаешь. Ташши лучину, подмогни хозяйке, вишь, не успевает она потчевать нас.
Катерина заставила себя подняться, заставила глаза быть сухими, вспомнила сердитый выговор старухи Сыромятихи еще в начале войны о неумении Катерины ждать. Ждать-то она научилась, да вот… дождалась.
Тунгусов скрутил цигарку, поджег ее и протянул Ивану.
— Закури-ка, Степаныч, моего самсона. Бронебойный табачок у меня. Самделишний.
Иван смутился. Проводив взглядом Катерину, которая прошла в сени, он тихо сказал:
— А нечем мне курить, Парфен.
— Как так, нечем? — не понял Тунгусов.
— Да так уж. У Зееловских-то высот здорово меня шабаркнуло. Сразу дюжиной горячих шмелей. Во и остался без одного легкого. Потом и второе врачи споловинили.
— Дела… — Парфен в сердцах отшвырнул цигарку и заиграл желваками. — Я думал, еще одни мужчинские руки для артели будут. А ты, выходит, на одном энтузиазме…
— Выходит, так.
— Вот заладил! — рассердилась на Тунгусова бабка Сыромятиха. — Руки ему подавай! Робили бабешки и далее справятся. А у человека голова с арифметикой. В школу пойдет или по агитации… безотцовщину голоштанную уму-разуму наставлять.
— Да я разве против? Да я за милую душу! Но разве это жисть, когда человек табачком не может побаловаться?! Эх, язви ее в кочерыжку… — Парфен шаркнул ладонью по глазам и одним духом выпил полный стакан вина.
— Ничо… ничо, мужики, — Яков Макарович положил руку на плечо Парфена, встряхнул его. — Ты, Парфен, крепись. Ишо неизвестно, сколько силушки вкладывать придется, чтобы держава наша залечила все раны и снова окрепла. И тебе, и вот им, — он кивнул на Михаила с Егором. — Им тоже хватит под завязку. Теперича вся надежда на таких, как Михаил Иванович, Жултай, Егор, ну, само собой, Федя. Вот тебе с ними и строить жизнь почти сызнова. Вы сами себе подмога, опора и, опять же, корень, от которого молодым дальше идти и за все ответ крепкий держать. Такое мое соображение насчет дальнейшей жизни.
