Ольга Елисеева - Последний часовой
– Это не годится, – были ее слова».
Подробности царапали Никса. Следующее душераздирающее послание относилось к маю 1799 года, когда у Александра и Элизы родилась дочь Мария.
«Дорогая матушка! Я в отчаянии. Ты знаешь, при каких счастливых обстоятельствах появилась на свет наша Мышка. В ту самую минуту, как я разрешилась от бремени, курьер из итальянской армии привез захваченные Суворовым французские знамена. Император был очень рад и объявил себя покровителем новорожденной, хотя и не мог не заметить, что ждал внука.
Но потом все переменилось. Не знаю, кому выгодны грязные слухи, знаю только, что меня желали бы обвинить перед Александром в чудовищных вещах. А заодно и его друга князя Адама Чарторыйского.
Вчера императрица приказала принести к ней ребенка. У меня сердце забилось от дурного предчувствия. Она взяла внучку на руки и быстро пошла в кабинет к государю. Через четверть часа ее величество вышла крайне довольная. Мне передали, что граф Кутайсов шепнул на ухо Ростопчину:
– И зачем императрице расстраивать государя небылицами!
Ростопчин застал его величество в гневе. Тот ходил большими шагами по комнате, восклицая:
– У девочки темные волосы! А царевич с женой – блондины!
И нашлись низкие души, которые всюду говорят:
– Да, да! У Чарторыйского волосы черные.
По этим словам вы можете судить, какого рода обвинения пытаются выдвинуть против нас. Сегодня утром император неожиданно вошел в мой кабинет, встал возле стола, скрестил руки на груди и молча уставился на меня. Так, не вымолвив ни слова, он простоял несколько минут, потом повернулся на каблуках и покинул комнату. С тех пор со мной никто не разговаривает».
Николай отбросил от себя листок. Отвратительная сцена! Быть может, жена брата не осмелилась написать матери всей правды? Но maman, maman… Как она могла? Поведение Марии Федоровны представилось сыну в новом свете.
Елизавете ничего не оставалось, как затвориться в детской. «Моя малышка Мари наконец имеет зуб! Такая славная девочка! Даже если ей нездоровится, она никогда не хнычет. Ах, мама, как вы заставили своих детей считать за счастье быть рядом с вами? Не смейтесь! Отвечайте серьезно. Не помню большего удовольствия, чем сидеть возле вас, выйти на прогулку, играть с вами в прятки. Я бы так хотела, чтобы моя Мышка любила меня!»
Грустно было читать эти признания, зная, что через полгода великая княжна умерла. Всей радости – первый зуб!
«Вообрази, к каким дешевым сценам прибегает свекровь, – между тем жаловалась Елизавета. – Однажды государь прогуливался по аллее в Гатчине, и вдруг из кустов с шумом появляется императрица, окруженная младшими детьми, и с криком: “Сюрприз! ” – кидается ему на шею, а дети хором поют: “Где может быть лучше, чем в лоне семьи”. Государя уже тошнит от ее приторности».
Никс хорошо помнил тот случай – невинный и по-немецки сентиментальный. Что тут страшного? Бедная женщина родила мужу десятерых детей и пыталась напомнить о себе!
«Для меня непереносимо подлое поведение свекрови с девицей Нелидовой – пассией императора. Она не расстается с нею ни во дворце, ни на прогулках, и это одно еще позволяет Марии Федоровне видеть мужа. Скажите, мама, разве душа возвышенная не предпочла бы безвинно страдать?»
Николай скрипнул зубами. «Не твое дело, блаженная дурочка!» Он попытался успокоиться и прочел еще несколько страниц без гнева. Но вот ему попалась прелюбопытная сцена.
«Дорогая мама! В Петергофе в день именин императрицы я чуть не отправилась на тот свет. После ужина поехали в линейках смотреть иллюминацию. Надобно тебе сказать, что Павел не может ездить медленно, и нередко жертвами его скачки по улицам становятся невинные люди. Ночью, в сумятицу, он несся восьмериком в сопровождении двадцати кавалергардов в полной амуниции. Пришлось повернуть на узкой дорожке. Все всадники очутились прижатыми в угол.
Один молодой кавалергард, лошадь которого почти касалась моего плеча, хотел ее осадить. Та встала на дыбы и прямо на меня, так что ее передние копыта чуть не попали мне в лицо. Я отшатнулась и, к счастью, получила только удар в бедро. Бедный юноша наказан гауптвахтой. За что? Ведь не его вина, что государь так ездит! Это ротмистр Охотников, который в отчаянии, что чуть не убил меня».
История могла бы послужить недостающим началом романа, который прочла Шарлотта.
Надвигался 1800 год, и Никсу казалось, что письма становятся горячими на ощупь.
«Увы, матушка, надежды на свободу рассыпаются в прах. Было бы преступлением вздохнуть один раз полной грудью! Он и правда тиран. За исключением нескольких гатчинцев, его все ненавидят. Недавно один ямщик спросил графа Палена в санях: “А правда, что хотят убить царя?” Тот попытался разубедить мужика, но получил в ответ: “Полно, барин, мы только о том и слышим целый день от седоков”. Я ручаюсь, что часть войск имеет что-то на уме. О! Если бы кто-нибудь их возглавил!»
История повторялась. Двадцать пять лет назад в Петербурге гвардейские части также роптали, а безалаберные начальники изображали слепых. В столичных гостиных шепотом повторяли слухи о готовящейся перемене, и заговор совершился почти открыто, на глазах огромного города.
«Мама! Чудовищная ночь! Произведен переворот. Офицеры гвардии проникли в Михайловский дворец, и когда толпа вышла из покоев императора, его уже не было в живых. С улицы доносятся шум и крики радости. Под эти вопли “ура!” я и услышала от мужа о гибели государя. Я поспешила к свекрови. Всю оставшуюся ночь мы провели перед закрытой дверью на потайную лестницу. Ее охраняли солдаты, не желавшие пропускать государыню ни к телу мужа, ни даже к младшим детям. Им не было приказано! Кем? В такие минуты все распоряжаются!
Бедная Мария совсем помешалась от горя. Выкрикивала:
– Я теперь ваша императрица! Защищайте меня! Следуйте за мной!
Часовые молча скрестили перед ней ружья. Вокруг царил беспорядок. Я спрашивала советов, обращалась за помощью к людям, которых никогда прежде не видела. Умоляла свекровь успокоиться, принимала сотни решений. Никогда не забуду этой ночи!»
Письмо било зарядами электричества.
«Вдруг я почувствовала, как кто-то берет меня за локоть. Обернувшись, я увидела незнакомого пьяного офицера, который пытался поцеловать мне руку со словами:
– Вы наша мать и государыня».
Вот оно! Искушение, в миг постигшее всех. От августейшей вдовы до невестки. Без права, без малейшего здравомыслия. Близость власти заставляла трепетать ноздри самых кротких существ. И Элиза еще смеет осуждать maman!
«Я провела ночь в слезах вместе с прекрасным Ангелом. Его может поддерживать только мысль о благе отечества. О, великий Боже, в каком состоянии получил он империю!»
