Обманувшая смерть - Ковалев Анатолий Евгеньевич

Иллариона все время подмывало спросить, чем же Зинаида, собственно, так насолила графинюшке, что та ее лишила всего имущества, прибыльного дела и едва не упекла на каторгу, но задать такой вопрос он не решался, прекрасно понимая, что раненого зверя дразнить не стоит.

«Так главный счет, я полагаю, она предъявит как раз любимому дядюшке! – сводня ухмылялась, показывая ряд острых, довольно еще крепких зубов. – Вот потеха-то пойдет!» – «Думаешь, она уже в Москве?» – поежился Калошин. «Эй, человек! – неожиданно повысила голос Зинаида, окликая пробегавшего мимо парнишку-полового. – Принеси нам “Московские ведомости”, последние нумера!»

И впрямь, сообщение о приезде в Москву виконтессы де Гранси было опубликовано в предпоследнем номере. Там же был указан и адрес съемного особняка, где она остановилась «со свитой».

Зинаида настояла, чтобы они встречались каждый день, в определенное время, в трактире в Подколокольном переулке. Калошин чувствовал себя рыбой, вздернутой на крючок, но отказаться не осмеливался, потому что понимал – сводня стережет не столько его, сколько деньги, которые он ей пообещал. К тому же Зинаида вела неустанное наблюдение за прибывшей в Москву виконтессой и могла сообщить ему все нужные сведения. В тот вечер, когда в трактире неожиданно появился Афанасий, они успели перекинуться только парой фраз. Зинаида сообщила дворецкому, что виконтесса совершенно внезапно перебралась в дом князя вместе со своей заболевшей воспитанницей, и что их разместили в гостевом флигеле. «Как успели? Я только что оттуда! И кто посмел распоряжаться без моего ведома?!» – взбеленился Калошин. Тут же он решил, что это уголовное предприятие устроил не кто иной, как ненавистный ему старый Архип, открыто выражавший свое презрение и к персоне дворецкого, и к его власти в доме. Калошин уже внутренне репетировал патетический монолог, который исполнит перед князем, донося на старика. Того ушлют, наконец, в деревню… И тут, словно черт из табакерки, появился Раскольник!

Илларион вовсе не собирался ждать Афанасия у трактира для дальнейшего выяснения отношений – он помчался в княжеский особняк бегом, хотя обычно ступал размеренным шагом, разыгрывая из себя барина, что производило большое впечатление на прислугу женского пола. И было отчего бежать: теперь он был обложен со всех сторон. Савельев, который в любую минуту мог узнать, что он находится в розыске; виконтесса де Гранси, жаждущая мести; Зинаида, требующая возврата украденных у нее под шумок денег… Да еще вот Раскольник! Именно Афанасий, чуть не лишивший его однажды жизни, внушал Калошину наибольший, совершенно животный страх.

Ворвавшись в дом, он первым делом направился не к князю, а в комнату экономки. Та, давно успев прийти в себя после неожиданного объяснения, сидела за столом и при свете единственной свечи делала пометки на страницах толстой книги, где велись домовые счета. При виде запыхавшегося дворецкого, остановившегося перед ней с горящим взглядом, женщина нахмурилась:

– Чего тебе? Неужто опять со своими глупостями? Оставь ты меня, ради Христа, – не видишь, счета выверяю!

– Решайся сейчас, Изольда Тихоновна! – в голосе Иллариона было нечто, заставившее его любовницу содрогнуться. – Государь закрыл Москву для въезда. Пока еще разрешено выезжать из города, надо бежать!

– Да ты не уймешься нынче?! – воскликнула экономка. – Словно бес в тебя вселился!

– Послушай, Изольда Тихоновна! – нагнувшись, он крепко взял женщину за плечи. – Беса ты зря помянула. Он и так всегда со мной рядом ходит, ни к чему его лишний раз звать. Надо спешить с нашим делом, а не то мы с тобой вскоре окажемся на улице, с пустыми карманами и пойдем по миру… В кулак свистеть!

– Что ты несешь?! – Экономка откинулась на спинку стула, недоверчиво глядя в лицо любовника. – Просто князь не платит тебе жалованья, и ты решил его обокрасть! Впрямь, каторжное семя! Связалась я с тобой на свое горе…

– Думай как хочешь, только думать-то уже и недосуг! Пора деньги хватать, какие еще целы, да бежать, пока выехать из города можно! – Теперь он говорил зловещим шепотом, оглядываясь на дверь. – В Москву вернулась племянница князя! Это та еще особа, ей погубить человека – нипочем! Авантюристка и мошенница!

– Племянница? – пролепетала сбитая с толку Изольда. – У князя есть племянница?

Это известие ее подкосило. Чуть не с тех самых пор, как они с князем сделались любовниками, экономка строила далеко идущие планы. А когда заболел Борис, Изольда думала, не переставая, как бы все хорошо устроилось, если бы он («Не приведи Господь, конечно!» – мелко крестилась при этом женщина) отдал Богу душу. Она тогда могла бы родить князю наследника («Да хоть бы от Иллариошки!») или просто под предлогом беременности (ложной, а, может быть, и настоящей) женить на себе Белозерского. «А что тут такого? – размышляла она. – Как подумаешь, что в свете бывает! Что я не благородных кровей – не беда! Нынче вон князья даже на цыганках женятся, а я все-таки женщина грамотная, образованная!» Даже те крохи, что оставались еще у Ильи Романовича, вполне устроили бы Изольду, которая вовсе не имела ничего и которой неоткуда было получить наследство. И тут, как гром с ясного неба, объявилась какая-то родственница!

Илларион между тем в самых мрачных красках обрисовал ей ситуацию, рассказав о том, как Илья Романович незаконно завладел домом и наследством Мещерских, и объяснил, что обиженная им сиротка нынче стала одной из самых богатых женщин в Европе, и, вернувшись в Россию, жаждет мщения. У Изольды Тихоновны потемнело в глазах. Она упала с облаков на землю, и удар был жестоким.

– Ну, что скажешь теперь? – вновь оглянувшись на дверь, спросил дворецкий. – Говорю тебе, возле Белозерских делать больше нечего, скоро им самим на еду недостанет, куда уж прислугу держать! Берем деньги и бежим немедля!

– Погоди… Ты меня теперь оставь, не торопи… – Изольда говорила медленно, глядя мимо любовника, ее грудь часто и тяжело вздымалась, на щеках загорелись красные пятна. – Сейчас я тебе ничего не скажу… Поди к себе в комнату. Я, чуть погодя, к тебе приду.

Князь в тот вечер так и не узнал о том, что племянница-авантюристка без его ведома поселилась в гостевом флигеле.

Зинаида плохо спала уже не первую ночь. Она ворочалась с боку на бок, хотя грандиозные пуховые перины и подушки, предоставленные хозяйкой-купчихой, так и манили уснуть. С тех пор как она узнала о прибытии виконтессы де Гранси в Москву, постель уже не казалась такой покойной бывшей содержательнице публичного дома. О ее прошлом в Санкт-Петербурге здесь, в Москве, знал только один человек – Илларион Калошин. Его Зинаида не боялась нимало, он сам всего боялся, так как находился в розыске. Другое дело – виконтесса, которая с помощью своего частного сыщика разведала о ней всю подноготную и могла в любой момент отправить ее на каторгу. «Не станет она со мной церемониться, сразу сдаст жандармам и заявит, ко всему прочему, что я украла у нее ребенка! И тогда в управе из меня раскаленными щипцами вытянут правду…» Постель жгла ей кожу.

Пытки в России были с недавних пор отменены указом императора Александра Павловича, однако в народе не сильно верили в законопослушность жандармов. Разве император Павел, например, не ввел для крепостных крестьян трехдневную барщину? Однако помещики плевали на этот указ и по-прежнему драли со своих рабов семь шкур. Россия велика, как тут проследить за каждым, не нарушает ли он закон? Пыток Зинаида боялась до обморока.

Уже месяц она жила в Москве, и до сих пор положение ее оставалось неопределенным. Сводня еще не пришла в себя после своих питерских злоключений. Разгон притона, мирно существовавшего в Гавани столько лет под крылом пристава Калошина, утрата всего накопленного состояния… Барон Лаузаннер, исполнявший волю Елены, позаботился о том, чтобы она осталась без гроша. Позаботился бы он и о том, чтобы Зинаида оказалась за решеткой, но ловко устроенная сводней ловушка сработала не хуже той, что подстроил барон. Пожар отгородил ее от преследователей. Лаузаннер погиб. Ей удалось бежать.