Вальтер Скотт - Антикварий
К этому времени мистер Олдбок дошел до верха винтовой лестницы, которая вела в его личные апартаменты, открыл дверь и отодвинул кусок ковровой ткани, которой она была завешена.
— Что вы тут затеяли, пакостницы? — вдруг закричал он.
Грязная, босоногая служанка, застигнутая в минуту страшного преступления — уборки sanctum sanctorum, бросила пыльную тряпку и убежала в противоположную дверь от лика разъяренного хозяина. Но молодая леди, присматривавшая за работой, не сдавала своих позиций, хотя, по-видимому, несколько оробела.
— Право же, дядя, в вашей комнате был ужаснейший беспорядок, и я зашла присмотреть, чтобы Дженни все положила на прежнее место.
— А кто позволил тебе — да и Дженни тоже — вмешиваться в мои личные дела? (Мистер Олдбок ненавидел уборку не меньше, чем доктор Оркборн или любой другой завзятый ученый.) Ступай, занимайся своими вышивками, обезьяна, и не попадайся мне здесь опять, если тебе дороги уши! Уверяю вас, мистер Ловел, что последний набег этих мнимых друзей чистоты оказался для моей коллекции почти таким же роковым, как посещение Гудибраса для собрания Сидрофела. И я с тех пор не знаю, где
… Мой старый календарь, который
Был врезан в медный верх доски.
Где нэпировские бруски,
Где лунные часы, амфоры,
Созвездья из цветных камней,
Игрушки прихоти моей,
и так далее, как сказано у старого Батлера.
Во время этого перечисления потерь молодая леди, сделав реверанс перед Ловелом, воспользовалась случаем и скрылась.
— Вы задохнетесь тут в тучах пыли, которую они подняли, — продолжал антикварий. — Но уверяю вас, что около часа назад это была древняя, мирная, спокойная пыль и оставалась бы такой еще сто лет, если бы ее не потревожили эти цыганки, всюду сующие свой нос.
И действительно, прошло некоторое время, прежде чем Ловел сквозь тучи пыли мог рассмотреть комнату, в которой его друг устроил себе убежище.
Это была высокая, но не особенно большая комната, слабо освещенная узкими окнами с частым свинцовым переплетом. Конец комнаты был заставлен книжными полками. Занимаемое ими пространство было явно мало для размещенных на них томов, и поэтому книги стояли в два и три ряда, а бесчисленное множество других валялось на полу и на столах среди хаоса географических карт, гравюр, обрывков пергамента, связок бумаг, старинных доспехов, мечей, кинжалов, шлемов и щитов шотландских горцев. За креслом мистера Олдбока (это было старинное кожаное кресло, лоснившееся от постоянного употребления) стоял огромный дубовый шкаф, по углам украшенный херувимами в голландском вкусе, с большими неуклюжими головами и куцыми крылышками. Верх этого шкафа был загроможден бюстами, римскими светильниками и чашами, среди которых виднелось несколько бронзовых фигур. Стены были покрыты мрачными старинными коврами, изображавшими достопамятную историю свадьбы сэра Гавэйна и воздававшими должную дань уродливости невесты. Впрочем, судя по наружности самого благородного рыцаря, он имел меньше основания быть недовольным разницей во внешнем благообразии, чем утверждает автор романа. Остальная часть комнаты была отделана панелями мореного дуба. Здесь висело несколько портретов рыцарей в латах, любимых мистером Олдбоком персонажей из истории Шотландии, и его собственных предков в париках с косичкой и расшитых камзолах. На огромном старомодном дубовом столе грудой лежали бумаги, пергаменты, книги, всякие мелочи и безделушки, мало чем примечательные, кроме ржавчины и древности, о которой эта ржавчина свидетельствовала. В самой гуще всей этой мешанины из старинных книг и утвари с важностью, достойной Мария на развалинах Карфагена, восседал большой черный кот; суеверному глазу он мог бы показаться genius loci note 18, демоном-хранителем этого места. Пол, так же как стол и стулья, был затоплен тем же mare magnum note 19 разнородного хлама, где было равно невозможно как найти какой-нибудь предмет, так и употребить его по назначению.
Среди этой неразберихи не так легко было добраться до стула, не споткнувшись о распростертый на полу фолиант или не попав в еще худшую беду — не опрокинув какого-нибудь образца римской или древнебританской керамики. А добравшись до стула, предстояло еще осторожно освободить его от гравюр, которые очень легко было повредить, и от старинных шпор и пряжек, которые, несомненно, сами причинили бы повреждения тому, кто внезапно сел бы на них. От этого антикварий особенно предостерег Ловела, добавив, что его друг, преподобный доктор Хевистерн из Нидерландов, очень пострадал, когда, не глядя, неосторожно сел на три старинные подметные каракули, которые он, мистер Олдбок, недавно выкопал в болоте близ Бэннокберна. Их некогда разбросал Роберт Брюс, чтобы поранить ноги коням англичан, и им же по прошествии долгого времени суждено было вонзиться в седалищную часть ученого утрехтского профессора.
Наконец, благополучно усевшись, гость не без любопытства начал расспрашивать хозяина об окружавших их необычных предметах, и мистер Олдбок с такой же охотой пустился в объяснения. Ловелу была показана увесистая дубинка с железным шипом на конце. Ее недавно нашли в поле, на территории Монкбарнса, неподалеку от старинного кладбища. Дубинка была чрезвычайно похожа на те палки, которые берут с собой гайлэндские жнецы, когда раз в год спускаются с гор. Однако ввиду ее своеобразной формы мистер Олдбок был весьма склонен считать, что это одна из тех палиц, которыми монахи снабжали своих крестьян вместо более смертоносного оружия. Поэтому, заметил он, поселян и звали colve carles, или kolb-kerls, то есть clavigeri, что по-латыни означает «носители дубинок». В подтверждение такого обычая он сослался на «Антверпенскую хронику» и «Хронику святого Мартина», каковым авторитетным источникам Ловел ничего не мог противопоставить, так как до этой минуты никогда и не слыхал о них.
Затем мистер Олдбок достал винтовой зажим для больших пальцев, наводивший ужас на ковенантеров прежних дней, и ошейник с именем какого-то вора, осужденного работать на соседнего барона, что заменяло в те времена современное шотландское наказание, при котором, по словам Олдбока, таких преступников высылают в Англию, чтобы они обогащали ее своим трудом, а себя — ловкостью рук. Многочисленные и разнообразные были диковинки, которые он показывал. Но больше всего он гордился своими книгами. Подведя гостя к переполненным и пыльным полкам, он повторил с довольным видом стихи Чосера:
— Ведь он предпочитал держать у ложа
Десятка два томов в тисненой коже.
Ему был Аристотель — кладезь знаний -
Милей старинных скрипок или тканей.
Эти выразительные стихи он читал, покачивая головой и придавая каждому гортанному звуку подлинно англосаксонское произношение, теперь забытое в южных частях нашей страны.
