Дэвид Геммел - Македонский Лев
Голос Клеарха вознесся над ропотом:
— Полководец Парменион велит спартанцам и скиритаям объединить ряды и продвигаться бегом, в тридцать два ряда, на правый фланг противника.
Парменион стоял прямо и смотрел на Леонида, который с ужасом воззрился на массированное наступление. Парменион мог понять, что чувствовал его соперник; он сталкивался не с одним затруднительным развитием действий — а с двумя. Ни один спартанский отряд никогда не сольется с силами скиритаев, и ни одна греческая армия никогда не атакует правый фланг врага — его сильнейшую сторону. Сделать так означало открыть уязвимую сторону, так как щит носился на левой руке, и поэтому наступающая фаланга оказывается открытой для дротиков, стрел и камней.
Но не здесь, подумал Парменион. Не сейчас. Потому что центр Леонида был сокрушен его кавалерией, и не было пращников или лучников в достаточной близости, чтобы посеять опустошение своими снарядами в его надвигавшихся рядах. Он смотрел, желая увидеть, запомнить каждую перемену в лице соперника; желая сохранить в памяти момент, когда поражение будет им впервые осознано.
— Командир Леонид приказывает шести тыловым рядам выдвинуться и окружить противника.
Парменион просто парил в небесах, но прятал свои чувства, превратив лицо в маску, лишь раздутые ноздри и учащенное дыхание выдавали его ликование. Леонид был сокрушен. Массированная атака грозила ему справа — а он сузил свою линию аж до четырех рядов.
Илоты подняли фигурки и передвинули их вперед. Судьям не было смысла совещаться; каждый воин в толпе знал, что будет, когда фаланга из тридцати двух рядов ударит в линию из четырех. Сила и отвага нескольких человек не переменила бы распределения сил. Леонид не просто был разбит — он был разгромлен. Золотоволосый спартанец посмотрел на солдат, потом шагнул назад и что-то тихо проговорил своему судье. Слова судьи поразили Пармениона.
— Командир Леонид просит судей отменить второй приказ командира Пармениона на том основании, что он неправдоподобен. Если бы такой приказ был отдан в сражении, спартанцы ни за что не подчинились бы ему.
Парменион покраснел и взглянул на Царя. Агесилай отсел назад и завел беседу с молодым человеком справа от себя. Ксенофонт позвал судей к себе, подальше от толпы, но все могли видеть, что последовавший его аргумент был горяч.
Сердце Пармениона затрепетало, когда он посмотрел на крохотное поле битвы, и деревянные солдаты замерли в застывшем сражении. Могут ли его дисквалифицировать? Конечно могут. Он посмотрел на ряды зрителей. «Кто ты, Парменион?» — спросил он себя. «Ты — погрязший в бедности полукровка. Что они припасли для тебя? Этот день — для Леонида, а ты его испортил.»
Ксенофонт прошествовал к песчаной площадке. Толпа ждала вердикта, и даже Царь подался вперед, вперив взор в Афинянина.
— Соревнование выдалось весьма интересным, что и разделило судей. Это правда, что объединение рядов со скиритаями, возможно, воспримется как удар по чести спартанцев. Даже скорее всего так оно и будет, — он прервался, и Парменион увидел согласно кивающие головы, почувствовал на себе взгляд Леонида. Его соперник позволил себе улыбку. Парменион нервно сглотнул слюну.
— Так или иначе, — продолжил Ксенофонт, — мне видится, что вопрос, прежде всего, касается не чести и гордости, а тактики и дисциплины. Командир Парменион, зная силу своего противника и построение, которое тот использовал в пяти своих предыдущих сражениях, избрал необычный план действий. Я афинянин, но говорю как человек, восхищенный качествами спартанской армии. И вопрос, поднятый здесь, касается дисциплины. Проблема остается или решается только по одному пункту: станут ли спартанцы подчиняться такому приказу? Ответ прост. Когда, за всю свою великую историю, спартанцы выказывали неподчинение приказу? — Ксенофонт вновь прервался, окинув взглядом зрительские ряды и остановившись на Царе.
— Ход засчитан, — сказал Ксенофонт. — Командир Леонид потерпел поражение — и, поскольку разместился во втором ряду, сам тоже убит. Сегодня победили Золотые Спартанцы. Полководец Парменион — высший стратег.
Аплодисментов не было, но Парменион не расстраивался. Он устремился к Гермию, который отбросил в сторону темное покрывало и побежал сломя голову обнять друга.
Толпа была поражена. Царь Агесилай сверлил Ксенофонта злобным взглядом, но афинянин только усмехнулся и отвернулся в другую сторону. Потом возобновились перешептывания, когда старые воины принялись обсуждать стратегию. Леонид встал и покачнулся, оступившись на ровном месте. Гриллус подошел было к нему с Покровом Стыда, но Леонид оттолкнул его и убежал со двора.
Старенький илот вышел из тени, тронув плечо Пармениона.
— Господин, там у ворот стоит женщина. Она сказала, что ты должен скорее явиться к ней.
— Женщина? Какая женщина? — спросил Парменион.
— Кажется, дело касается твоей матери, господин.
Все чувство триумфа и радости убежало от Пармениона прочь. Он замер, точно громом пораженный… и тут же побежал на улицу.
***
Толпа умолкла, как только юный спартанец выбежал из ворот. Агесилай поднялся и направился к Ксенофонту, с гневом в темных глазах.
— Этого не должно было случиться! — прошипел Царь.
Ксенофонт кивнул.
— Знаю, господин, — ответил он, понизив голос. — Но никто из нас не ожидал столь плохого выступления Леонида. Он не показал стратегического навыка и оскорбил противника пренебрежением. Но ты Царь, господин. Ты — высший судья в Спарте. Твое право вынести решение — отменять или нет мое судейство.
Агесилай отвернулся, глядя на забытых деревянных солдат, лежащих в песке.
— Нет, — произнес он наконец. — Ты был прав, Ксенофонт. Но будь я проклят, если вручу Меч какому-то полукровке. Вот! Сам отдашь ему клинок.
Ксенофонт взял оружие и поклонился. Царь покачал головой и вышел; толпа разошлась вслед за ним. Когда Афинянин уселся на деревянном крыльце, устремив мысли к Пармениону, его сын Гриллус явился к нему.
— Это было бесчестно, отец, — сказал мальчик.
— Вот именно, — согасился полководец. — Леонид не накрылся Покровом Стыда. Это было недостойно.
— Я не это имел в виду — и ты прекрасно понимаешь. Спартанская армия никогда не позволила бы таким ублюдкам, как скиритаи, объединить с ними ряды. Никто не мог ожидать этого. Битва должна была переиграться.
— Уйди, мальчишка, — молвил Ксенофонт. — И постарайся впредь не судить о вещах, которые плохо понимаешь.
Гриллус остался стоять на месте с покрасневшим лицом.
