Геннадий Осетров - Гибель волхва. Варвары
— Ну ты и говору, вятич, соловей прямо, — произнес тихо Лушата. — С тобой мы тут по ночам пропадать не будем…
— Ты про мать–то больше ничего не слыхал? — спросил пожилой ремесленник.
— Нет.
— Поклонись Пепеле, он на воду посмотрит, может, скажет. Второго такого волхва в Киеве нет. Молнии укрощает! Вот токо христиане в своем храме Ильи зубы на него точат, пришибить хотят!
— Раз за Волгу увели, значит, жива, а коли жива — надеяться надо. Слышь, вятич?!
Пепела все молчал. Потом, когда все притихли, едва слышно проговорил:
— На всей Руси теперь бед избыток…
Опять все умолкли и долго сидели неподвижно, каждый припоминая свое. По столу бегало множество муравьев, громко жужжали мухи.
— А правда, — обратился к старику Лушата, — что те люди, что за Волгой живут, меду не пьют?
— Ну вот, одна у волка песня и ту перенял! — заговорил пожилой ремесленник. — А пьют они пуще нашего. У них конопля своя растет, так они ее разотрут с водой и пьют, с трех глотков человек в беспамятство впадает!
— Ты понял, Соловей? — улыбнулся Лушата. — Все он уже знает, пора его убивать! Да и древних лет достиг. Ему теперь положено на печи в тараканьем молоке по полулокоть лежать и ждать, когда свинья на белку начнет лаять…
— Умолкните! — выкрикнул Отроча. — Скоро по всем вам земля застонет! Знайте вот, что князь Владимир с дружиной крестился! Кумиров наших на христианских поменял!..
— Ну и что?! Ольга тоже крестилась, а мы как жили, так и живем со своими кумирами! — перебил его Лушата.
— Опять то же! Услышь! Князь крестился, зовут его теперь не Владимир, а Василий; ведет он сейчас из Царьграда и Корсуни крестителей для нас… Перевозчик говорит, что царьградские князья за него царицу Анну отдали, а он за то обещал всю Русь окрестить!
— Никогда такого не будет, — уверенно проговорил Лушата, — мы со своими богами живем с тех пор, когда еще и пращуры не родились!
— Постойте! — остановил разговор Пепела и обратился к Отроче: — Тебе это только хромой перевозчик говорил?
— Ты что?! Весь Киев гудит!
Обеспокоенный голос старика всех насторожил. Всеслав, всего второй день живший в городе, сперва даже не понял, о чем говорят ремесленники, потом странная мысль обожгла его. Как могут быть другие боги?! И кто может принудить его поменять свою кумирню на христианскую церковь?!
…Соловей горько усмехнулся. Тогдашняя весть Отрочи все–таки не напугала ремесленников. Уже много лет в Киеве жили христиане, многие тут знали и об их боге Христе, видели его церковь, но сами ходили на капище — к Перуну, Макоши, Велесу — и верили, что эти боги лучшие на свете. Старый Всеслав вспомнил, что тогда, в землянке, он после слов Пепелы поднялся из–за стола, нашел блюдце, налил в него меду, поставил в подпечье, проговорив: «Это домовому!» — и все, успокоившись, заулыбались. Опасная весть Отрочи скоро почти забылась; лишь когда стали укладываться по полатям, Пепела громко сказал Всеславу:
— Утром пойдешь со мной на капище!
Горячее летнее солнце освещало избы и сады шумного, дымящего окнами Киева. Умывшийся у рукомойника Всеслав вслушивался в звон кузниц, топот и ржание коней, голоса ремесленников в землянке. Скоро оттуда поднялся Пепела, подошел к вятичу, глянул на него, и Соловей вздрогнул — у старого волхва были разные глаза: один черный, зоркий и молодой, другой серый, помутневший и уставший, будто только его коснулась многолетняя жизнь Пепелы.
Долго шли они по незнакомым Всеславу улицам Киева и наконец остановились у входа в кумирню, где молча стояло множество народа. Над их головами высоко поднимался Перун с серебряными волосами и золотыми, сверкающими усами. Синеватый дым медленно проплывал перед деревянным лицом кумира и таял в солнечном свете. С обеих сторон Перуна возвышались другие боги — Макошь, Дажьбог, Стрибог, Переплут[22]. На окружавшей капище изгороди шевелились на ветру вышитые полотенца.
«Пошли», — потянул Всеслава Пепела. Они вступили в кумирню и замерли среди безмолвных людей. Отсюда Соловей увидел стоящие перед богами на земле снопы жита и проса, корчаги с зерном, пучки трав.
На большом плоском камне полыхал костер, пламя его все разгоралось, дыша по сторонам плотным жаром.
Стоявший ближе всех к огню древний старик медленно двинулся вперед, подняв над головой руки. Всеслав увидел, что волхв держит молодого ястреба. Выдернув из ладоней человека крыло, птица взмахивала им, жестоко долбила старика по пальцам кривым клювом. Свирепые глаза хищника сверкали ненавистью.
Приблизившись к кумиру, волхв бросил ястреба в огонь. Уже слышанный однажды звенящий шип вырвался из пламени, связанная птица забилась в костре, но от взмаха ее крыльев пламя лишь сильнее разгоралось.
Когда огонь, уничтоживший ястреба, успокоился, волхв вновь поднял руки. Теперь в них был небольшой кожаный мешок. Протянув его вперед, старик вытряхнул гадюку с привязанным к ней камнем. Змея утонула в пламени, но тут же вытянулась вверх, распахнув страшную пасть, кожа на ней стала вздуваться пузырями, и гадюка вспыхнула.
В настороженном безмолвии Всеслав с трепетом глядел на Перуна, но бог не обращал на него внимания. Блестя серебряными волосами, кумир уставился куда–то вдаль, за Днепр.
Принеся кумирам жертвы, киевляне постепенно разошлись, и на капище остались лишь Пепела и Всеслав. Старый волхв высыпал в костер несколько горстей жита — зерна защелкали, затрещали, разбрасывая в стороны искры. Потом перешли к Макоши, перед которой в землю было воткнуто множество стрел с накрученными на них льняными и полотняными куделями.
Пепела достал из лукошка соты, положил перед богиней. Гудевшие вокруг мухи обсели мед, но волхв отогнал их, накрыл дар холстинкой.
После подношения даров вышли с капища, но старик скоро остановился и присел на траву. Соловей опустился рядом; он до сих пор не понимал, зачем волхв привел его сюда, сняв на целое утро с работы.
— Послушай, вятич, — негромко заговорил Пепела. — Я узнал — Отроча сказал правду: князь крестился и поклялся царям перевести в новую веру всех русских людей — от Дикого Поля до Чуди. Сейчас он с дружиной подплывает к Киеву! Так что не вовремя пришел ты сюда. И вижу я, что человек ты чистый, с ясной совестью. На истину лгать не умеешь, и потому тяжко тебе будет. Я в жизни всего насмотрелся — и слезы от нищеты ходил продавать, и душа не един раз с трудом оживала. Народ, что в землянке натеснился, не враг, но привык золото в ртути растворять; ты же новый… Отныне не отходи от меня, что знаю, тебе передам, о травах–зельях расскажу, тайны мудрые раскрою. Гляди и вникай! Мне же скоро смерть махнет, призывая, я ее чую, близко она! Вечером сегодня на воду посмотрю, тайны выведаю.
