Жильбер Синуэ - Порфира и олива
А беседа тем временем шла своим чередом — гладиаторские бои, бега... Калликст помалкивал, как в силу незнания предмета, так и потому, что был оглушен сознанием чрезвычайности своего положения. Утром раб, в полдень беглец, вечером — сотрапезник Цезаря...
Когда Дидий Юлиан предложил сыграть партию в кости, у него аж холодок пробежал по спине. У него не было при себе ни единого асса, чтобы сделать ставку. Но посредине носилок уже установили столик слоновой кости, предусмотренный для подобных оказий. Первые броски были сделаны очень быстро, Калликст глазом моргнуть не успел, как настал его черед. Неверной рукой он встряхнул стаканчик и метнул кости.
— Венерин бросок! — поразился Юлиан, увидев, что верхние грани брошенных костей показывают разное число очков.
— Тебе и вправду везет сегодня, друг мой! — подхватил Фуск, хлопнув приятеля по плечу. — Наилучший из возможных бросков, и это в самом начале партии!
— Хотелось бы, чтобы и дальше так, — пробормотал Калликст, будто говоря сам с собой.
Они вновь стали поочередно метать кости. В тот самый миг, когда Коммод опять протянул стаканчик фракийцу, чья-то рука отдернула кожаные занавеси носилок. Они прибыли на место назначения.
Глава IV
Коль скоро зимними ночами темнеет рано, трое гостей Дидия Юлиана вместо его дворца узрели только чернеющую у дороги бесформенную громаду. Свет проникал наружу только из распахнутой Двери; приблизившись и войдя в нее, четверо подростков оказались внутри величавого атриума. Калликст лишился дара речи при виде выставки роскошеств, которую представляла собой эта зала. Колонны с каннелюрами, всюду натыканы сотни факелов на бронзовых подставках...
Пол был выложен великолепной мозаикой, а вместительный имплювий — домашний бассейн для стока дождевой воды — был вымощен зеленым мрамором. По просьбе Дидия Юлиана гости вступили на порог триклиния с правой ноги.
Пиршественная зала была еще гораздо просторнее и пышнее, чем атриум. Калликст мало что смыслил в драгоценных металлах, но то, что массивные ложа изготовлены из серебра, было очевидно даже для него. Что до посуды, она была сплошь из чеканного золота. Потом он приметил также, что столики на одной ножке, равно как и низкие столы, были сделаны из дерева драгоценных пород и украшены тонкой перламутровой инкрустацией.
Огорошенный всем этим, юный фракиец едва обратил внимание на немногочисленную группу стариков обоего пола, уже возлежавших на своих местах. Дидий Юлиан приветствовал их словами:
— О, почтенные отцы! И вы, досточтимые матроны! Я привел вам прославленного сотрапезника: сам Цезарь Коммод оказал мне честь, приняв мое приглашение.
Едва услышав имя Коммода, пирующие поднялись со своих мест, послышались восхваления, все стали соперничать друг с другом в низкопоклонных речах. Калликст, скрестив руки на груди, наблюдал эту сцену с плохо скрытым презрением: в Сардике старцы никогда бы не стали пресмыкаться перед желторотым эфебом, едва успевшим выйти из детского возраста.
Как и следовало ожидать, отец Дидия Юлиана уступил ему свое почетное место, сопровождая этот жест самыми льстивыми ужимками. Попирая обычай, сын Марка Аврелия предложил своим спутникам располагаться на том же ложе с ним рядом. Никто из сотрапезников, всех этих сенаторов и матрон, не осмелился запротестовать, но достаточно было взглянуть на презрительные гримасы, кривившие их губы, чтобы понять, до какой степени их возмутила такая привилегия, дарованная подобной мелюзге.
Трое подростков разлеглись как нельзя удобнее, между тем как рабы сняли с них обувь, увенчали цветами и душистой водой омыли им руки. Почти тотчас же в залу вошли мимы и музыканты. Калликст уставился на них, едва сдерживая нетерпение: его желудок аж подвывал с голодухи.
По счастью, первое блюдо появилось незамедлительно. Шипастые устрицы, актинии, жаворонки. Фракиец, никогда в глаза не видевший подобных блюд, предусмотрительно старался во всем подражать движениям Фуска.
— Вкусно, — оценил Коммод. — Да попробуйте же, это садовые овсянки в меду. Истинное чудо.
— Благодарим тебя, Цезарь, — любезно возразил спутник Калликста, — но мы ведь адепты орфического учения. Поэтому нам запрещено вкушать мясо. Зато от мидий и прочих даров моря нам можно не отказываться, ибо величайшие из мудрецов считают их чем-то средним между растениями и животными.
Коммод, по всей видимости, чрезвычайно удивился и вместе с тем заинтересовался. Он спросил, в чем же разница между орфическим учением и культом Вакха. Тут же Калликст и Фуск принялись объяснять ему аскетические принципы и правила чистой жизни, которые проповедовал легендарный фракийский поэт. Но их очень скоро прервали другие сотрапезники, им совсем не понравилось, что эти мальчишки завладели вниманием столь примечательного гостя. Так что Коммоду пришлось отвечать на расспросы о здоровье его отца, которое, похоже, улучшается с тех пор, как знаменитый Гален пользует его змеиным ядом, а также что нынешний мир не должен внушать иллюзий, ибо на Палатинском холме все по-прежнему убеждены, что необходимо самым решительным образом проучить племена, обитающие полевому берегу Дуная. Но тут внесли вторую перемену блюд.
Калликст и Фуск опять проявили себя в сравнении с прочими как более умеренные, не притронувшись ни к чему, кроме фруктов, рисовых пирогов, яиц в желе и каких-то свежих овощей. Впрочем, к своему удивлению они приметили, что Коммод, хотя мяса отведал, тоже сдерживал свой аппетит. Дидия Юлиана это встревожило:
— Тебе неможется, Цезарь? Или мы допустили неловкость, подав на стол блюда, которые тебе не по вкусу?
— Нет, Дидий, успокойся. Ты угостил меня на славу. Но если я хочу по-прежнему преуспевать в своих атлетических упражнениях, мне надобно поддерживать здоровье и телесную гармонию, оставаться крепким, словно Геркулес.
Это рассуждение было встречено взрывом рукоплесканий, и одновременно сквозь поднявшийся гомон до ушей Калликста донеслись слова одного из тех, кто возлежал неподалеку:
— Вот какой император нужен Риму в эти трудные времена.
— Да, — отозвался его собеседник, — Юпитеру ведомо, как глубоко я чту Марка Аврелия, однако Империи надобен не философ, а военачальник.
Озадаченный Калликст погрузился в раздумья, пытаясь внести хоть какой-то порядок в неразбериху переполнявших его ощущений. Впервые он затесался в круг высокопоставленных римлян. Его неожиданно одолел дикий соблазн: встать бы сейчас да и объявить им всем, что он не кто иной, как беглый раб.
— Ну же, очнись! — окликнул Фуск. — Настал час поздравлений и пожеланий.
