Людмила Бояджиева - Чужой
Парень: — Можно я сегодня стрелять не буду?
Отец: — Иди, проветрись, слабак. (инструктору) Я его с утра тренировал против жалости. Дворнягу в переулке со свистом переехал. Только рыжий хвост под колесом дрыгался. Разнервничался малец, кулачками на батю махать стал… О чем сопли, спрашивается? — дворняга шелудивая. Никому не нужное барахло.
Парень: — Она живая… Была…
Отец: — Ненужная она, понимаешь!? Так мы тут со стволами и тренируемся, чтоб ненужных тварей поменьше на этой земле было. Развелось, понимаешь, хоть с АКМом ходи — такие хари!.. урод на уроде, чурка на чурке! Я б террористов этих…
Инструктор: — Да свои почище чурок бывают. Каждый друг–приятель так кругами и рыщет, высматривает, как половчее тебя урыть. У, суки!
Парень отцу: — Не тебе решать, кто нужный, а кто лишний.
Инструктор: (с брезгливостью смотрит на парня) — Отставить сопли! А ну стань ровно. Так, подбородок тяни и что б в позвонке злость хрустела… Лечь, встать, лечь, встать… Целься!.. врага видишь? Врага, басмача, говорю! Он не наш. Он даже не собака!
Отец: — Он твою кралю трахнул, мою фирму завалил, на бабки вывел… Да он всех поимел, террорист гребаный!
Инструктор: — Чужой он! Вникни — чу–жой. Ату, гада! Ну, жми!
Выстрел, матерок Отца: — Промазал.
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Чердак. Тетя Клава считает пустые бутылки. М-М приходит с пакетом экзотических фруктов.
Клава: — Вот чудеса–то! В больничном саду выросли или стырил где с дружками своими?
М-М: — Подарок. Тебе принес. Самые дорогие!
Клава берет пакет, пробует что–то, морщится: — Это варить или жарить?
М-М: — Так есть. Экзотические!
Клава: — Тысяч пять стоят, думаю. Ну, ясно откуда гостинчик… Первый день на работе и вон какие знакомства завел. Краля твоя — персона на всю больницу известная. Ейный братец — олихарх что ли или еще чего хуже, деятель в правительстве какой, гонки устроил. Машину перевернул и девку изуродовал. Вот теперь совестью мается. Деньги всем сует, сторожей к девице приставил — во, хохоталки — с похмелья не опишешь! Пока вы в садике миловались двое мордатых в кусточках сидели, бдели значит. Так что руки не распускай, открутят.
М-М: — Она богатая?! Очень–очень? Нет… у нее глаза не такие. У нее глаза с жалостью.
Клава: — И хорошо, что не голодрань.
М-м: — Не люблю богатых. Они другие. Они могут хорошее сделать, но делают плохое. Почему? Жадные, хитрые, жестокие. Я когда машины мыл, мне один из тачки прикинутой вместо денег листки со своим портретом дал. Что бы всем раздавал. Еще пачку презервативов кинул. В ресторане этом тоже все богатые. Только они не танцевать учили. Издевались. (берет фрукты) Выброшу. Отравимся, станем жадными, злыми.
Клава: — Ну–ну, не балуй! Давай сюда. Авось богатством и впрямь заразимся.
М-М: — Не надо богатства! Чужого не надо. Сам работать буду.
Клава: — Много наработаешь, артист. Скорее на нары загремишь Вона тебя все время кто ни походя мутузит.
М-М: — Я все равно лучше всех буду.
Клава: — Мутузят и буду мутузить, как ты для них — урод. Это понять надо. В сторонке, самому с собой жить. Горюшко мое… А вот помру — кому такой нужен?
М-м: — Зачем плачешь?(достает из коробки) Смотри, платье красивое! женщина с восьмого этажа отдала. Совсем новое, модное. Надеть надо!
Клава (рассматривая): — Кримплен. Теперь такие не носят.
М-м: — Цветы как настоящие! Крепкое. (прикладывает к ней) Красиво! Ты в стекло смотри. У нас дома шкаф был. С зеркалом. Большим! Я хорошо помню! Мамка наденет платье, перед зеркалом кружится. Вся комната с ней кружится — стол, кровать, окно…. так вот кругом едут. Едут и звенят… Я тоже кружился вот так и смеялся, а потом упал на кровать и заплакал. Сильное счастье было… Не заметил, что из носа кровь течет. Кроватью стукнул. Постель запачкал. Мама сердилась, меня била. Потом жалела. По голове гладила…
Клава: — Вот жалостливая мамка и оставила тебя на государственное воспитание — выживай как знаешь. Ейный новый хахаль с убогоньким не хотел возиться. Такой интеллигентный мужчина в шапке ондатровой целый год ходил, а руку на Таньку поднимал. Однажды по животу саданул — выкидыш сделался.
М-м свирепеет: — Неправда! Неправда! Я знаю настоящую правду. Не было хахаля. Мама умерла. Ей там хорошо.
Клава (жалея его). — Ну, знамо дело — умерла Татьяна. Понятно, умерла. (крестится, отходит, говорит, отвернувшись от М-М:) — Такое дитятко заполучить — удавится только — сердце кровью изойдет. Ежели не сам, так другие все кишки выймут — как врага затравят. (роется в шкафу, достает что–то завернутое в тряпки.) — Глянь сюда, Саня! Вещь какая ценная! Брошка та самая — рубиновая. Всю войну хранила, от всех прятала. Теперь для тебя наследство держу. Ты смотри только — никому не говори. Если со мной что случится, вон там, в шкафу под бельем ищи. Продай верному человеку, чтоб не обжулили… Интересно, бриллианты красные бывают?
М-М не слушает, задумчиво улыбается, вскакивает, радостно кружится и падает на топчан: — Она не богатая! Она добрая. Красивая. Вся как праздник светится. Ее Наташа зовут. На–та–ли…
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Снова сквер. Му–му ждет с букетом ярких листьев. Наташа незаметно подъезжает сзади. Выхватывает листья, подбрасывает вверх, подставив лицо. Жмуриться…
Ната: — Хорошо… Даже лучше стихов. Спасибо.
Му — Му: — Стихи тоже есть. Про клен и про рябину.
Ната: — «кисть рябны, кисть рябны — все желанья исполнимы меж людьми — да будет год любви!» или «Осень выкрасила клены колдовским каким–то цветом…»
М-м: — Хорошо как…
Ната: — Но их уже сочинили.
М-М: — Очень правильно сочинили. Колдовским цветом… Все колдовское, что объяснить нельзя. Гроза лиловая, роса на паутине утром сверкает, свет сквозь тучу лучом прямо к тебе тянется и ласточка в нем… Хорошо так, аж в груди болит и плакать хочется… Любить всех хочется, жалеть — ласточку, паутину, траву… И всех–всех — жуков, собак, листья, камни — всех–всех — своих!.. Объяснить трудно. Только танцевать можно.
Ната: — Интересная философия. А я думала тебе в интернате реально так все про жизнь объяснили. Что да как. Вот всех любить хочешь, тебя–то самого много любили?
М-М. — Мама любила. Она хорошая была. От жалости умерла. Мы во двор гулять ходили, я к детям бежал, хотел вместе играть. Мычу, мычу — тогда говорить совсем не умел. Детей родители дальше от меня тянут. Говорят: не играйте с ним, он плохой. Мама белая вся станет. Дышит тяжело и губы синие. Так и умерла от обиды.
Д: — Извини… Грустно. У тебя совсем никого не осталось?
М-М: — Я с теткой живу. И один очень хороший человек есть. Только я к нему теперь редко хожу. В деревне Чижи живет. Где наш интернат. Давно было. Новый год, праздник. Мне спонсоры подарок сделали — куртку красивую дали. Красная такая и буквы иностранные на спине. А они — ребята старшие — всю порвали и меня били. Директор сказал — я сам виноват. В кладовке запер. А я в окошко сбежал. Михаил меня в снегу нашел и лечил. Бред был, жар. Совсем ничего не понимал.
Ната: — Пневмония.
М-М: — Смотрю — передо мной свеча горит. Возле нее стоит женщина. Печальная, ребенка держит маленького. Прямо на меня смотрит. Грустно смотрит и плачет… Прямо из глаз капли текут! И я плачу. Думал, мамка меня нашла…
Наташа: — Икона Божьей Матери. Мироточение. Редкие чудеса.
М-М: — Верно! Ты все правильно знаешь. Отец Михаил пришел — он в церкви служит священником. Радоваться стал, креститься. Сказал, чудо случилось. У Божьей Матери слезы пошли — от меня смерть отступилась. Потом он со мной заниматься стал — учил разговаривать. Он раньше, когда церковь не работала, специальным врачом в интернате был. Счастливый я, раз Божья Матерь за меня заступилась и отец Михаил помог.
Ната: — Счастливый…А слышать ты лучше, похоже, не стал.
М-М: — Зачем слышать? Уши — маленькая дверца. Когда она закрыта — ты сам весь открыт! Все, что есть вокруг, что для человека создано — в меня входит. Во мне отзывается. Тогда я танцую — сам не знаю как. Отец Михаил говорит: «- Это с тобой Божий мир в беседу вступает»
Ната: — Верно… (Достает фотоаппарат) Я когда через объектив смотрю — другой становлюсь. И отношения у меня со всем, что вижу, особые возникают. Близкие, родственные или наоборот. Наверно, это моя беседа с миром. (она делает снимки в процессе их встречи)
