Татьяна Москвина - Культурный разговор
В общем-то, по-честному если, надо было или уходить, или оставаться – но уже иначе. Он и сделал по-честному – и ушел, и остался. Тот Костя, восьмидесятых-девяностых, ушел, и нынче Кинчев в концертах, когда поет прежние песни, как бы вспоминает сам себя прежнего, причем не без дистанции – и явился новый Костя. «Смирись, гордый человек». Почему-то я после этой знаменитой фразы всегда вспоминаю менее знаменитую, но чем-то схожую в интонации – «Пустите доброго человека, а не то он выломает дверь» (Бармалей Быкова в «Айболите-66»).
Не то чтобы «новый» Кинчев, с «Небом славян» и «Мы православные», мне не нравился. Чисто проповеднических песен у него немного, и в условиях тотального хаоса в головах они закономерны и скорее полезны. С чего бы мне возражать? Я и сама православная, правда, подтверждать в хоре свое вероисповедание не тянет. У каждого свой Бог, в конце концов, у меня вот он с лицом А.Н.Островского, то есть, объясняю, я настолько неисправимый великоросс, что даже не чувствую никакой угрозы ниоткуда, напрочь не воспринимаю никаких злоумышляющих басурман. Даже если воочию вижу – всерьез не принимаю. Если мы престол света, наши враги сами как-нибудь испарятся. Хуже, если мы не престол света – но тогда с кем воевать-то? А?
В кинчевском смирении явно проступало могучее усилие, раскаяние бунтовщика, искреннее, даже душераздирающее «прошение о помиловании». Странно, да? Талантливейший артист, с абсолютной сценичностью, ничем не запятнанный, никаким участием в шайках-лейках, кристалл, можно сказать, – в чем ему каяться, за что просить помилования?
Полноте, воскликнем мы в стиле ФМД, – да он ли каялся?
Однажды (дело было на «Радио Культура») Константин рассказал мне, что в детстве видел себя как-то странно, точно со стороны, – будто он висит или летает над миром, смотрит вниз, там все маленькие. То есть за пареньком присматривали давно, если вообще не украли его сразу, прямо из колыбели, подложив своего кого-то.
Кто ты? Кто ты такой? Кто я? А-а! –
пел он в притворном испуге в комическом «Соковыжимателе». Но проговаривается, «кто он такой» (смягчим: его лирический герой), наш человек-rock почти что на каждом шагу.
Вот, скажем, недавняя песня про «ангела с обожженным крылом». Где ж это ангел мог так неосторожно обжечься? Небесный огонь, как мы знаем, не жжет. Куда его на фиг занесло тогда? Также мы знаем обрывки и краешки давних-давних преданий о тех, кто свалился… нет, не с Луны, как поет Кинчев в одной песне, а покруче. Кто-то гордый, с группой товарищей… тогда-то им крылышки-то и опалило…
«Небо» – о нем Кинчев поет чаще всего, страстнее всего, с особой тоской и надеждой, как не могут петь «насельники рая» и как не поют обыкновенные люди, для которых «солнце» и «небо» – отличный повод, чтобы поехать с девчонкой на пикник. Это древняя тоска Падших и Ушедших, это надежда гордых изгнанников на прощение и возвращение…
4Впрочем, случаются оазисы блаженного покоя. В мрачно-драгоценной твердыне сочиненных Кинчевым песен есть вкрапления чистой и светлой лирики – лучшие из них, на мой вкус, «Осеннее солнце» и «Лодка» (на стихи китайского поэта Су Ши). Это утонченное переживание своего растворения в природе, безмятежного единения с ней, притом с непременным и всем известным условием такого счастья – отсутствием других людей.
Их, людей, и так в песнях «Алисы» негусто, то есть их там и не бывает. Есть «я» и «мы», а отдельные какие-нибудь лица в мистерии индивидуально-общего движения неуместны. На равных правах с героем в лирическом диалоге оказываются разве что Природа и Родина, и лирическая ересь столетней давности рискует повториться сызнова («О Русь моя! Жена моя!»).
(Кстати сказать, у нелюбимого мною Бориса Парамонова есть уморительная реплика, как раз о подобных супружеских союзах: «Блока надо срочно развести с Россией. Он ей не муж».)
Конечно, Кинчев не претендует на роль супруга России, хотя бы потому, что это место другим кем-то прочно занято в действительности, а смиренно считает себя ее сыном, однако его герой никак не «один из». Он подает голос, и голос этот – властный, даже повелительный. Сыночек вырос и, что называется, «заматерел»… Воплощенный ветер, он летает над Родиной и Природой то в блаженстве, то в тревоге ветер – его любимый герой.
На моих глазах спорили огонь да лед,
Кто кому судья и кто кому прервет полет,
А над этим всем ветер поднимал свой флаг,
Выше всех вершин! Вот так!
Всё стихии, стихии волнуются в его стихах – ветхие стихии, древние стихии…
…Рассуждаю с увлечением, потому как в меня «Алиса» попала сразу, тридцать лет назад, со всеми своими причудами. Наверное, потому, что я тоже из тех, кто может сказать о себе –
Я буду делать только то, что я хочу, учи не учи,
Мне как об стенку горох – кричи не кричи…
Но понимаю, что «попадает» далеко не во всех. Кто-то даже в сердцах обозвал успех Кинчева – сектантским.
Если из восприятия «Алисы» напрочь вынуть понимание и сочувствие, из праздного любопытства, допустим, забредя на концерт, то картина предстанет дико странная: в дыму и пламени летает по сцене татуированный вождь неведомого племени, то стеная, то приказывая, и тысячи тянущихся к нему рук в рок – громах и красных всполохах въявь изображают грозную стихию, которая, кажется, способна на что угодно. Прислушаешься: да нет, все мило, поэтично и невинно.
В чистом поле – Луна,
Синий лес до небес,
А по небу гуляет Левша,
Босиком! Вот-те крест.
Что реветь-то? А они ревут. Огнедышащим хором выпевают припев прелестной «Кибитки»:
Небо в звездах,
рек серебро да костров горячая медь…
Наш дух – воздух, нам ли с тобой не петь!
Я не знаю еще случаев подобного массового гипноза. Чтоб многотысячный зритель распевал подобные (и еще покруче) тексты. Случайно забредшим на «Алису» представителям СМИ (Служба Мелкого Идиотизма) вечно мерещится чистый вздор, видимо, кишащий в их головах: так, журналисту «Смены» в 1988 году примстилось, что Кинчев поет «Хайль Гитлер на том берегу» (вместо «Эй ты там, на том берегу»), а работнику «Коммерсанта» в 2013-м – что Кинчев прокричал «Чумазые достали» (вместо «Чума всегда с нами» – Кинчев так поминает на концертах своего погибшего друга, Игоря Чумичкина, «Чуму», гитариста «Алисы»). Вот уж действительно: скажи мне, что ты расслышал из текстов «Алисы», и я скажу тебе, кто ты!
На любые претензии у вождя один ответ – «А мне по барабану вся эта муть, я не червонец, чтобы нравиться всем!»
Коротко и ясно.
5Высокомерный? Пожалуй; только это высокомерие чистой пробы, без примесей – просто мерит все человек высокой меркой. В его квартире нет ни одной афиши, ни одного плаката или фотографии с его изображением, ему это ни к чему. Ноль лицемерия. Ноль пристройки к собеседнику. Ставшая от постоянного употребления комфортной привычка говорить, что думаешь…
После того, как я здесь приписала Кинчеву собственные галлюцинации, изобразив его чуть ли не раскаявшимся демоном, который пытается выбраться к свету, нелишне вспомнить – перед нами артист-труженик, сочинивший более 200 песен, тридцать лет колесящий по России и упрямо воплощающий сам в себе «русский рок» (о котором и споры-то давно утихли, уж его похоронили тысячу раз). Муж и отец. Дочь Вера (Вера Панфилова) закончила обучение у Сергея Женовача и играет ныне в Театре имени Маяковского. Я видела ее в спектакле “Liebe” по «Разбойникам» Шиллера, это самостоятельная работа учениц Женовача, доведенная до полноценного спектакля Юрием Бутусовым (шла на Малой сцене Театра имени Ленсовета). Разыгрывая причудливую композицию, девочки сложным путем, но добираются именно до Шиллера, до чистого надрывного звука идеальной души. Вера Панфилова в спектакле предстает настоящей папиной дочерью: в грозно доверчивых глазах – похожая атомная смесь искренности и упрямства, трогательной серьезности и бесстрашия… но тут будет, конечно, свой путь…
А дорога Кинчева беспримерна. Пусть кажется, что она отталкивает, к примеру, застывших в невеселом смехе злосчастных детей поколения «Камеди Клаба» – это от внутреннего трепета, от страха перед ответственностью, от робости перед неумолимой серьезностью жизни. Придет время – поймут, или не поймут, это их дело.
Человек-rock никогда не заискивал перед толпой и не искал непременного успеха. Он сразу предупредил:
Я пою для тех, кто идет своим путем.
Я рад, если кто-то понял меня…
Что касается того, ну, того кого-то, кто летит вверх-вниз, тоскует, мечтает о прощении… Прощение надо заработать, «такой простой работой – жить» (из его песни), оттого герою Кинчева все дается столь трудно, с усилием, с вызовом, без поблажек и расслаблений. А простят ли его в конце концов – мы и узнаем в Конце Концов…
