Марина Райкина - Москва закулисная-2 : Тайны. Мистика. Любовь
— Может, у вас скрытые злодейские качества и Маквала — добродетель — это только миф Большого театра?
— Может быть… Возможно, чего мне не хватает в жизни, я имею возможность попробовать на сцене. В жизни иногда бывают такие случаи, когда готова выплеснуть гнев или возмущение, но так как я очень сдержанна, то крайне редко у меня такой выплеск случается. Когда все накапливается внутри, то, наверное, сублимируется в таких ролях, как Ортруда.
— Опера — такое монументальное искусство, в котором, кажется, не может быть никаких неожиданностей…
— У нас в опере случаются потрясающие вещи. У меня был дебют в «Аиде» в Италии, в «Арена ди Верона». Я открывала сезон знаменитого театра на тридцать тысяч мест. И вот я репетирую три раза в день, по неопытности пою в полную силу и вдруг перед генеральной чувствую, что голос пропадает, даже говорить не могу. Пошла к врачу, а он мне:
— Двадцать дней петь запрещено. Молчать.
— Как молчать?! У меня же шесть спектаклей!
— Ни звука!
Но это же мой дебют, — думаю я в панике. Молчу, никому ничего не рассказываю. Умоляю врача сделать мне укол, который дает энергию и тонус. Но картина с голосом не меняется. И вот — спектакль. Я пою и с ужасом жду третьего акта, где сложнейшая ария Аиды. Страх перед тем, что будет. И о, счастье — вы не поверите, — начинается дождь! А театр под открытым небом: ладно бы зрители вымокли, да ведь оркестр играть не может. Так спектакль и отменили.
— Но как это петь с несмыканием связок?
— Это, наверное, опыт и огромное желание. Да лучше таких экспериментов не делать. Да если бы несчастье заключалось только в связках! У меня, знаете, какой случай был? В Большом театре я пела «Орлеанскую деву», и в финале моя героиня возносится на кресте, который рабочие прикрепляли к специальной подставке. За несколько секунд они должны были вставить штыри в крест, а крест в подставку, прикрепить меня ремнями к кресту и дать в руки специальную колодку. На одном из спектаклей они все быстро сделали, но почему-то не успели меня привязать.
И вот я стою в образе, готовлюсь вознестись. Поплыла вверх. Хор сзади поет. Из люка валит дым. И в тот момент, когда меня подняли почти на шесть метров, подставка подо мной закачалась и я, не успев даже измениться в лице, рухнула. В голове пронеслась только мысль — это гибель. Из зала, наверное, это смотрелось зрелищно. Публика ахнула, но решила, что так и должно быть с Орлеанской девой. Знаете, что меня спасло? Во-первых, колодка в руках, она самортизировала мое падение, иначе бы я размозжила лицо и грудь. А во-вторых, это было Рождество.
— Когда вы исполняли гимн в новогоднюю ночь, кто был вашими партнерами?
— Зураб Соткилава, Ренат Ибрагимов, Олег Газманов, Лариса Долина, Надежда Бабкина, Иосиф Кобзон… Сначала мы записали гимн. А потом на приеме у президента — он с супругой поднялся на сцену — пели под фонограмму живьем. А вы слышали, что будто бы Дума хочет поднять вопрос об ужасном исполнении гимна? Хотя ничего ужасного там не было. Почему гимн должен петь обязательно академический хор? Может быть, более свободное его исполнение сегодня звучит лучше.
— А платили за исполнение гимна?
— Нет. Но вы знаете, это было приятное ощущение. Я в жизни не пела гимна. Приятно, независимо от слов, тем более накануне две строки переделали и получилось, что в записи были одни слова, а на сцене — немножко другие.
— Вы работали с дирижерами мирового класса. Какой из них самый-самый?
— Со многими работала. С Рождественским в свое время записала Четырнадцатую симфонию Шостаковича, с Лазаревым работала, с Нелло Санти, Майклом Тилсоном Томасом. С Колином Девисом я дебютировала в Ковент Гардене в «Дон Жуане». С Пендерецким часто выступаю. И я счастлива, что судьба свела меня с Гергиевым — великолепным музыкантом и дирижером. Почему он вывел Мариинку на положение первого театра? У него в Мариинском театре ставятся оперы разных направлений — Штраус, Вагнер, Доницетти, Оффенбах, Верди и русская классика. Когда он это делает, то делает по-настоящему. Что я имею в виду? Он приглашает великих знатоков стилей опер, которые учат наших певцов стилю итальянской, французской или немецкой оперы: как надо петь, как принято это делать. И еще приглашается знаток языка, но языка в пении, а не разговорного. И после этого наши певцы поют немецкую оперу так, что к ним не придерешься. Французскую поют, как французы, а итальянскую — как итальянцы.
— Интересное у вас имя — Маквала. Что оно означает — что-то музыкальное?
— Маквала — это ежевика. В Грузии, в горах, ее очень много.
Доктора вызывали?
«Доктора! Доктора!» — кричат часто за кулисами, и это совсем не авторский текст. Жизнь, как медик, заполняет историю болезни:
— актер Менглет играл с двусторонним воспалением легких, температура 40;
— актер Домогаров на сцене потерял сознание;
— актриса Линдт сорвалась с трехметровой высоты на репетиции и разбилась;
— актер Панин на репетиции врезался в декорацию и раскроил лоб;
— актер Невинный провалился в люк, перелом ребер;
— актриса… потеряла сознание на репетиции;
— актер… разрыв селезенки…
Театральный врач — единственный свидетель уникальных проявлений актерской профессии и невидимых миру слез. В советские времена многие труппы позволяли себе держать в штате медицинскую единицу, что буржуазный театр считал для себя явным излишеством. С наступлением же перестройки денег на штатного врача не предусмотрено, хотя надобность в нем не отпала. По-прежнему человек в белом халате и с чемоданчиком приходит на служебный подъезд театра с одним вопросом:
ДОКТОРА ВЫЗЫВАЛИ?
Мхатовский доктор был артистом — Высоцкого рвало кровью — Миронов полетел в оркестровую яму — Диагноз через штаны — Последний спектакль Балтер — Лавров пал жертвой кота — Милый друг без чувств — Театр одного доктора
IТак нужен доктор за кулисами или нет? В архивах МХАТа значится, что одним из первых в новый театр Владимир Немирович-Данченко пригласил врача по имени Румянцев Николай Александрович. Было ему 28 лет, и, что интересно, выступал он в театре в двух ролях — собственно доктора и еще актера. Оклад ему положили по тем временам неплохой — 600 рублей. Судя по всему, этот доктор-артист после революции эмигрировал, так как скончался в Нью-Йорке в 1948 году. Отцы-основатели Художественного, приглашая в театр медика, знали, что делали актеру доктор не менее важен, чем режиссер.
— Только тогда, когда я попал в театр, я понял, чем артисты отличаются от людей всех остальных профессий, — признается штатный врач МХАТа с 10-летним театральным стажем Сергей Тумкин. — От всех остальных людей что требуется на работе? Держать себя в руках. Сдерживать эмоции. А актеры тренируют свои эмоции и возбуждают нервную систему каждый божий день.
Не говоря уже о том, что выходят они на сцену в отличие от других людей в любом, самом неимоверно тяжелом состоянии.
— Так, как в тот день, Володя не играл эту роль никогда — ни до, ни после. Это уже было состояние не «вдоль обрыва, по-над пропастью», а — по тонкому лучу через пропасть. Он был бледен, как полотно. В интервалах между своими сценами прибегал в мою гримерную, ближайшую к кулисам, и его рвало в раковину сгустками крови. Марина, плача, руками выгребала это.
Так вспоминает Алла Демидова своего партнера Владимира Высоцкого на одном из спектаклей «Гамлет».
Воспринимая театр как зрелище или приобщение к прекрасному, мало кто задумывается, что театр — это такое место, где на самом деле человеческая жизнь находится в некоем критическом состоянии. Причем и на сцене, и в зале. Вот, скажем, если артистка в роли Бабы-Яги или прочей нечисти будет убедительна, ждите, что детишки элементарно могут описаться. Администраторы знают, что именно после детских спектаклей часто приходится менять обивку кресел. Но моченедержание или испуг под воздействием искусства — это еще весьма невинно по сравнению с тем, что случается со взрослым зрителем. Например, эпилептический припадок в пятом ряду или на балконе как раз в самый критический, эмоционально сильный момент спектакля. Что делать? Куда бежать? «Доктора! Доктора!»
IIСегодня держать доктора в штате позволяют себе немногие — МХАТ, Малый и Большой театры, музыкальный имени Станиславского и Театр Российской армии. В других труппах эта должность упразднена, но необходимость в ней совсем не отпала. Тогда бескорыстными докторами для актеров и публики становятся друзья театра — медики. Долгое время таким другом был Григорий Горин — бывший врач «Скорой помощи», ставший знаменитым драматургом. За два месяца до собственной смерти он с печальными глазами рассказывал мне:
