Татьяна Москвина - Культурный разговор
Потому что ничто не мешает теперь, когда на скрижалях Театроведовых высечено: «режиссер – автор спектакля», какому-нибудь неодаренному гражданину, не пораженному в правах, с дипломом о профильном образовании (а даже и без него: случалось!) наломать на сцене семь куч «авангардных» дров, издеваясь над автором пьесы или романа, пренебрегая природой актера – и всё по закону неведомой конституции. А также «по прецеденту» – Мейерхольд делал то и это, и я делаю то и это, потому что Мейерхольд был режиссер, и я тоже режиссер.
И вот я в свою очередь делаю покерное лицо и объявляю, что аксиома «режиссер – автор спектакля» давно мертва, а потому не работает. Живая жизнь театра такова, что в ней свободно уживаются самые разные виды и сорта всяческой режиссуры. Как самолеты не отменили поезда и прогулки пешком, так и в театре сосуществуют и условно архаические, и условно новаторские типы режиссерского поведения. И самые разные способы взаимоотношений с автором и актерами.
Я возьму для рассмотрения не экстремальные случаи таких взаимоотношений, а достаточно рядовые. Никаких скандалов и происшествий: будни театра. Вот в этом сезоне на двух сценах появился «Трамвай “Желание”», по пьесе Тенесси Уильямса: в МХТ имени Чехова (режиссер Роман Феодори) и в «Русской антрепризе имени А.Миронова» (режиссер Влад Фурман). Почему? Потому, что в пьесе Уильямса великолепно написана главная женская роль, а это острый дефицит; в театре же всегда есть актрисы, мечтающие о роли Бланш Дюбуа, и у некоторых есть особые возможности уговорить руководство на постановку. Марина Зудина, жена художественного руководителя МХТ О.П.Табакова, и Нелли Попова, жена режиссера Влада Фурмана, – такими возможностями обладают. Само по себе это дело совершенно традиционное, тут важно – кто жена, каков размер и характер ее дарования и играет ли она роли, соответствующие этому размеру и характеру. Есть же в истории театра феномен «двух Алис» (Коонен была женой Таирова, Фрейндлих – Владимирова), и, кажется, ни у кого не было возражений против того, что эти актрисы играли центральные роли в спектаклях своих мужей-режиссеров. «Одно и то же не одно и то же», как шутил мой учитель Евгений Калмановский. Во всяком случае, отметим, что перед нами обычное течение дел в театре – актрисе нужна большая выигрышная роль, она ее получает. Работает ли в таком случае постулат «режиссер – автор спектакля»? Гм… Скорее здесь режиссер выступает в качестве интерпретатора пьесы и организатора зрелища. Но как велика может быть разница между интерпретациями (и женами)!
Возьмем один момент для сопоставления. Героиня Уильямса, Бланш Дюбуа, гордая аристократка, бывшая владелица поместья «Мечта», работающая учительницей английского языка, приезжает к своей замужней сестре в трущобы Нового Орлеана на пороге полного жизненного краха, в состоянии острого нервного истощения. Чтобы успокоить больные нервы, подолгу «отмокает в горячей ванне». Ванная комната, по ремарке драматурга, находится тут же, на первом этаже, рядом с двумя комнатками, где живет Стелла и ее муж Стенли. Подолгу занимая ванную, Бланш раздражает Стенли, провоцируя хамские реплики.
В спектакле МХТ Бланш принимает не ванну, а душ, для чего поднимается на второй этаж двухэтажной конструкции художника Николая Симонова, там для нее отведен целый отсек, прикрытый прозрачными загородками. Бланш, как говорят персонажи, часами стоит под душем – и злоба Стенли уже перестает быть признаком его дурного нрава. Потому что человек, долго лежащий в ванне, – это нормально, а человек, стоящий под душем больше двадцати минут, – это какая-то особенная патология. Хотел ли этого режиссер Роман Феодори? Может быть, переписывание ванны на душ было совершено из-за последней мизансцены, когда мы видим уже вроде бы увезенную в больницу Бланш опять под душем, в потоке сияющих световых струй, падающих на ее отменно стройную фигурку? Или режиссер сознательно отнял у героини ванну и заменил на душ, чтобы Стенли не выглядел таким уж жлобом, ведь его играет преданный адвокат всех своих героев – Михаил Пореченков?
А и то учтите, что главная сцена МХТ велика, тысячный почти зал. Пьеса же камерная, по существу, четыре действующих лица (остальные эпизодичны). Строится большая двухэтажная конструкция, чтобы занять сцену (а сбоку – еще два рояля). Что делать на втором-то этаже? Вот и размещается душ наверху, что, конечно, странно – в такого рода общежитиях душ либо на каждом этаже, либо на первом. Я не придираюсь, а хочу прояснить явный нонсенс московского спектакля: автора здесь «подправили» без очевидной художественной цели.
В «Русской антрепризе» сцена крошечная, и надо мудрить с противоположной целью – не загромождать, а расширять пространство. Художник Олег Молчанов задрапировал сцену металлическими роллерами (такими закрывают витрины лавок), которые с лязгом то и дело открываются – входят-выходят персонажи. Во время разговора Стеллы и Стенли, когда Бланш находится в ванной, центральный задний роллер три раза едет вверх – и мы видим, как героиня напевает три куплета песенки, предусмотренные автором («В цирке море из бумаги, в цирке пламя без огня, всё бы стало настоящим, если б верил ты в меня…»). Она не лежит в ванне, а элегантно позирует, в трех разных по цвету вечерних платьицах, возникая как мимолетное виденье, как владелица «Мечты», как героиня фильмов, которые эта бедная учительница, наверное, смотрела сотни раз. А в конце спектакля тяжелая ванна-корыто будет стоять на авансцене, и в ней будет прятаться Бланш с перепуганными измученными глазами, надзирательница же станет колотить по бортам ванны палкой. Автор не переписан, но отлично иллюстрирован.
Другой момент: дополнительные персонажи. В спектакле МХТ их довольно много, больше десятка, это мужчины и женщины, вначале одетые в «шикарные» вечерние наряды, затем, по ходу пьесы, некоторые раздеваются, но деликатно, без оскорбления общественной нравственности. Персонажи, намекающие на золотые времена голливудских вечеринок, появляются как призраки довольно часто, принимают скульптурные позы, элегантно курят, иногда танцуют и очевидно что-то олицетворяют. Мечты Бланш? Мир, из которого она прибыла в трущобы к сестре? Ведь героиня в исполнении Марины Зудиной мало напоминает стареющую красавицу, психопатку и пьяницу. Ее повадка горделива, она скорее – звезда кино в творческой паузе, чем несчастная учительница. Может быть, живописно разряженная группа гостей символизирует эту «звездную» суть героини МХТ? Выдвигаю гипотезы, потому что не хочется предполагать, что режиссер попросту заполняет большую сцену массовкой, дабы развлечь зрителей. Во всяком случае, этот гарнир можно преспокойно вынуть из действия, без всякого ущерба для смысла.
А в «Русской антрепризе» дополнительный персонаж всего один, но какой! Это певица Юлия Коган, рыжеволосая чертовка с богатейшим голосом. Ее участием пронизано все действие. Ее никаким образом не вынуть из спектакля, потому что на ней держится его основной эмоциональный образ. В заднике, в верхней части, открывается маленький проем, где видно пианино, украшенное разноцветными стекляшками, там помещаются пианист и певица. Но кудрявая бестия с лукавыми глазами затем будет возникать отовсюду – подавать реплики за персонажей, ухмыляться, издавать звуки и крики. Понятно – действие происходит в Новом Орлеане, истоке и притоне джаза, но певица взята не для того, чтобы ласкать слух разными фиоритурами. Звуки, которые издает обаятельная фурия, сродни ночным концертам джунглей, с воем шакалов и воплями гиен. Это – дух-покровитель варварского племени, в недра которого попала трогательная героиня спектакля «Русской антрепризы». Существование Юлии Коган по объему не мало и не велико: оно достаточно и вызывает в памяти категорию вкуса и меры, применять которую к современной сцене довольно трудно. Она вообще-то не основная, да и спорная, но в данном случае – случае режиссера Влада Фурмана – вполне уместная. Он нашел ярчайшую певицу и придумал весьма отчетливые формы для ее пребывания на сцене, но это нигде не смотрится как вставной номер для развлечения публики.
Кстати сказать, слово «джунгли» и упоминание «кошачьих воплей» мы найдем, и не раз, в тексте пьесы Уильямса. Фурман явно обратил на это внимание и развивал свой образ спектакля из того, что придумал автор.
Теперь обратимся к основному «треугольнику» пьесы – отношениям Бланш Дюбуа, Стеллы и Стенли (четвертый персонаж, Митч, не слишком важен, он слабый человек, маменькин сынок, та соломинка, что сломала спину верблюда, и его вполне убедительно играют и Михаил Трухин в МХТ, и Олег Куликович в «Антрепризе»). Впервые на моей зрительской памяти «Трамвай “Желание”» в МХТ стал скорее повестью про Стенли Ковальского. Того самого Ковальского, за которого вышла Стелла, сестра Бланш Дюбуа, предав культурные традиции семьи. Ведь Стенли – грубое животное, кусок мяса, агрессор, невежа, противостоящий утонченной и образованной Бланш. Так его и трактовали, пока роль не досталась Михаилу Пореченкову, – и всё решительно изменилось. Это же театр, а в театре прав тот, кто заразительней играет!
