Денис Лешков - Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала
На этот раз я уследил-таки, когда она по окончании оперы вышла из театра в компании 2-х хористок и нескольких музыкантов оркестра. Я с Богдановым шел сзади них и видел, что они свернули в один из маленьких переулков Теплосерной улицы. В течение следующей недели я несколько раз встречал ее около театра и один раз в магазине, где она покупала красное вино. Мы несколько раз смотрели друг на друга в упор — по-видимому, она заметила, что я хожу постоянно сзади как тень.
Наконец, 17 июня, в этот памятный для меня день, Богданов уговорил меня поехать с ним за компанию в Железноводск, где опять шла «Русалка» и он должен был танцевать. Я сначала не хотел было ехать, но потом надумал. В Железноводске, шатаясь за кулисами и по уборным, я обратил внимание на сложенную в одной из уборных солидную кучу провизии, водки, вина и пр. Оказалось, что компания артистов и музыкантов собралась по окончании оперы подняться на вершину Бештау и, предполагая пробыть в этой экскурсии всю ночь, приготовила себе сие пропитание. В следующем антракте Богданов заявил мне, что собирается веселая компания более 20 человек и что приглашают и его и меня. Я сказал, что я еще с ума не сошел, чтобы в эту адскую темень карабкаться на такую страшную высоту, и наотрез отказался. Но, соблазненные видом вина и закусок, мы с ним порешили купить себе тоже и отправиться по приезде в Пятигорск на какую-нибудь местность «поприродистее» и там посидеть до восхода солнца. А посему во время последнего акта оперы я отправился в торговую часть курорта и приобрел вина, сыру, фруктов и прочего. Возвращаясь обратно, я подле самого входа на сцену чуть-чуть не наткнулся в темноте на что-то белое, что по рассмотрении оказалось моей блондинкой. В это время опера уже кончилась и переодевшиеся артисты выходили со сцены и собирались в кучку с веселыми перекликиваниями друг друга по именам и прозвищам за невозможностью рассмотреть в темноте лица.
Вышел Богданов, и мы сели и закурили в ожидании, пока компания бештауцев снимется с якоря. «Так мы не пойдем с ними?» — «Конечно, нет… послушай, а узнай-ка, пожалуйста, что вот эта барышня в белом тоже идет?» Я слышал, как Богданов подошел, поздоровался и спросил ее, собирается ли и она, а она ответила: «Да, сестра идет и меня уговорила». В этот момент мне показалось, что нет ничего прелестнее, как в такую дивную ночь подняться именно на Бештау, и я, подойдя к Богданову, начал ему описывать все прелести восхода солнца и вида на снеговую цепь и заявил, что, пожалуй, не пойти ли и нам… Он расхохотался и вместо ответа схватил меня под руку и, подтащив к ней, познакомил меня с ней, ее сестрой и еще несколькими хористками и музыкантами. Через 55 минут мы всей компанией в числе двадцати шести душ двинулись, растянувшись тройками и парами, за двумя музыкантами, шедшими впереди и знавшими дороги подъема. Сначала я шел в кучке с ней, ее сестрой и еще несколькими, но версты через две мы отделились и шествовали вдвоем под руку. Я чувствовал себя на 27-м небе и не отходил уже от нее ни на шаг в течение всей экскурсии, то есть до 8 часов утра. В середине подъема, в ресторанчике «Орлиная скала», мы сели за отдельный столик, пили вино и нарзан и болтали вовсю. Далее шли почти все уже попарно со свечами, с самодельными абажурами от ветра и сильно растянувшись. Роскошная южная звездная ночь, одуряющий запах диких роз и красиво разбросанные огоньки свеч по склону красивейшей горы Северного Кавказа… Право, более подходящей обстановки для того, чтобы влюбиться, трудно даже представить!..
В весьма короткое время из разговора я убедился, что имею дело с девушкой весьма неглупой, начитанной, музыкальной (она окончила гимназию и в данный момент уже два года училась в консерватории по классу пения и служила в хоре Императорской Русской оперы в Петербурге). На Кавказе сестра ее (тоже хористка Мар<иинского> театра) служила летом в здешней оперной труппе, она же сама приехала только отдохнуть и посмотреть Кавказ. Около 3-х часов мы были уже на вершине и, расположившись в крошечном домике, громко именующемся гостиницей и кафе «Бештау», пили вино и закусывали, держа колбасу и огурцы в руках и запивая вином из горлышка бутылки. Комично было разочарование одного альтиста, который, притащив на себе наверх целую четверть водки, узнал, что в оном «кафе» водка продается в запечатанной посуде по казенной цене! Вся эта экскурсия была удивительно веселая: комические кунштюки[70], хохот и пение не прекращались ни на минуту. В 4-м часу начался восход солнца, и мы увидели поистине неописуемую картину. Красный шар солнца вылез с востока почти моментально, и раскрылась грандиозная панорама, на 200 верст вокруг видимая простым глазом. Пятигорск, Ессентуки и Кисловодск казались маленькими кучками какого-то белого мусора. За Кисловодском высилась белая громада Эльбруса, а влево от него, как на ладони, вся цепь снегового хребта и на левом фланге окутанный легким туманом Казбек. Около часа стояли мы неподвижно и молча, очарованные этой невиданной картиной, и долго еще не хотелось опускаться вниз. В пятом часу утра мы начали спускаться (что оказалось гораздо труднее, чем подниматься), но все же около 8-ми часов благополучно дошли до железноводского вокзала.
Я все время был в таком приподнятом настроении, что даже не чувствовал усталости, а даже, наоборот, готов был бы хоть еще раз подниматься, но, конечно, обязательно при тех же условиях… Уже вернувшись домой, я, лежа в кровати, все еще мечтал и долго не мог заснуть и тут только сообразил, что судя по всем признакам, очевидно, врезался по уши в А. С. Т. Ее имя (Августа) особенно мне нравилось.
Со следующего дня мы начали ежедневно встречаться. Обыкновенно, после ванны я отправлялся в Непроездной переулок, перепрыгивал по камням через ручей и являлся к ним. Они жили вчетвером, жили удивительно весело, просто и симпатично. По большей части я вместе с ними пил кофе, потом трое из них шли в театр на репетицию, а мы с А. С. Т. отправлялись гулять или на Горячую гору, или в Горячеводскую долину, или в Казенный сад. Она превзошла все мои ожидания и мечты, это оказалась положительно недюжинного ума девушка с оригинальными самобытными взглядами при чудном, ровном характере, прекрасно воспитанная и в высшей степени порядочная. Мы часами говорили о литературе, музыке, религии, философии и т. д. Каждый высказывал свои взгляды, нередко спорили с ожесточением о весьма высоких вопросах, и в большинстве случаев я все-таки логическими выводами доказывал свою правоту и брал таким образом верх в спорах. Хотя случалось и наоборот, и тогда каждый из нас оставался при своем мнении.
Сплошь и рядом в этих разговорах мы не замечали, как бежало время и наступал вечер, тогда возвращались домой, просто, по-дружески прощались, и я уходил. О любви и чувствах не было сказано ни слова, и только однажды она сказала, что обручена с артистом оркестра Имп<ераторской> Русск<ой> оперы, неким А., что он у них в доме «свой человек» уже 4 года, знает ее с детства и, по-видимому, не может и представить для себя другой жены… «Ну, а Вы его любите?» — задал я вполне естественный вопрос. — «Как Вам сказать, да, пожалуй…» Над этим разговором я довольно долго раздумывал, ибо, приняв во внимание ее 19 лет, бойкость натуры, в подобных обстоятельствах мое положение «третьего» могло принять не особенно хорошее место.
Зная прекрасно из жизни и личной практики, что женщину побеждает не красота, не положение, даже не ум мужчины, а всего лишь умение его держать себя и говорить с женщиной, или, выражая одним словом, тактика, я принял довольно отдаленную позицию и стал весьма обдуманно и осторожно вести разведки и постепенно переходить к наступлению. Это было ужасно трудно. Слово и дело вообще-то всегда расходятся почти у всех, а в подобных случаях еще труднее маскировать себя, и вместо того чтобы, прощаясь, спокойно, холодно поцеловать руку и уходить, начинаешь целовать по двадцать раз каждый палец, плетя какую-то чушь о том, что завтра, вероятно, дождя не будет… Да вообще нет ничего труднее, как скрывать свое настроение или тем более чувство: каждая улыбка, тон голоса, малейшие нюансы выдают с головы до ног. Само собой, что если бы я с самого начала встретил холодный отпор, то скрыть себя было бы легче. Но отпора не было… хотя и противуположного тоже не было. Очевидно, самолюбие удерживало это равновесие. И у подавляющего большинства женщин это равновесие выдерживается дольше, чем у мужчины, в силу разницы природной и душевной.
В течение каких-нибудь 10–12 дней мы стали вполне близкими друзьями и весьма откровенно говорили о себе все, как хорошее, так и дурное. Не знаю, в силу какого психического толчка я все время в рассказах о своей жизни старался очернить себя, как только возможно, и все скверные стороны своей жизни и черты характера выставлял наружу и особенно подчеркивал. Подобная же откровенность с ее стороны не имела, конечно, того оттенка, ибо все скверные, по ее мнению, ее стороны на самом деле вовсе не оказались заслуживающими порицания, а лично мне даже положительно нравились. Да и могли ли быть нехорошие черты в этом прелестном, чистом полуженщине-полуребенке?
