Александр Мацкин - Орленев
делятся на две категории: в одних покупателя надувают, в других
его обдирают»3. Нарисовав эту безотрадную картину, автор за¬
дает вопрос: а может ли московский торговец торговать иначе,
без всяких проделок, без обирания и без надувания? Оказывается,
это невозможно, и все дальнейшее изложение в книжке посвя¬
щено доказательству этой невозможности, поскольку бремя на¬
логов, которые казна, город и купеческое общество берут с тор¬
говцев, обрекает их на разорение.
И эта жалкая брошюра, явно инспирированная какими-то кру¬
гами столичного купечества, показалась Николаю Тихоновичу от¬
кровением. Нетрудно понять, куда клонил автор,— сбавьте на¬
логи, и московская земля станет садом. А стареющий Орлов на¬
шел в брошюре экстракт мудрости, объясняющей многие его
душевные сомнения. Человек умный и искушенный в житейских
дрязгах, он умудрился сохранить до конца дней завидное просто¬
душие. Доверчивость была фамильной чертой Орловых. О дет¬
ском простодушии Орленева в один голос говорят мемуаристы.
В архиве Суворина хранится письмо к нему Евтихия Карпова (от
26 марта 1896 года), тогда режиссера Театра Литературно-худо¬
жественного кружка, в котором рассказывается, как проходила
жеребьевка, устанавливавшая очередность бенефисов первых ак¬
трис труппы. В письме есть фраза: «Жребий вынимал в качестве
ребенка г. Орлеиев» 4, что в этой острой ситуации, видимо, способ¬
ствовало общему умиротворению. А ровно через тридцать лет
Юрий Соболев в репортаже, посвященном всероссийскому че¬
ствованию Орленева в Большом театре в марте 1926 года, писал,
что, когда актер-юбиляр, «смущенный, с какой-то почти растерян¬
ной, виноватой улыбкой вставал и кланялся, целовал-обнимал
своих поздравителей, он показался. . . похожим на маленького
мальчика. Было в нем что-то детское — непередаваемое в своей
очаровательности» 5. Но мы забежали далеко вперед.
В том году, когда вышла книжечка Ал. Кра-вского, семнадца¬
тилетний Орленев, порвав с семьей и бросив гимназию, отпра¬
вился в скитания по России. Детство осталось далеко позади.
С младенчества его считали в семье удачником. Он родился
вечером 22 февраля 1869 года под звуки веселой музыки: рядом
с комнатой матери, в помещении наспех переоборудованного ма¬
газина, друзья его родителей праздновали свадьбу. Все вокруг
усмотрели в нечаянной музыке доброе предзнаменование. Орле¬
иев любил рассказывать эту рождественскую историю, ее досто¬
верность по давности лет вызывала сомнения, но ему нравилось,
что музы с самого начала отметили его рождение.
Что мы знаем об отрочестве Орленева? Только то, что он, как
и старший его современник Станиславский, любил в искусстве
фантастику, сказочные мотивы, остроту сюжета, несмотря на то,
что своим учителем в театре считал Андреева-Бурлака, актера
психологической школы. Его мальчишеская романтика нуждалась
в приключениях, и во втором классе гимназии он вместе с това¬
рищем бежал по популярному тогда у гимназистов маршруту —
к индейцам в пампу Южной Америки. На одной из подмосков¬
ных станций беглецов поймали и вернули домой. Тогда же, в гим¬
назические годы, Орленев стал увлекаться спортом и, не щадя сил,
помногу тренировался, например, в приемах фехтования. Он был
очень музыкален и с первого прослушивания запоминал модные
оперетки, что ему пригодилось несколько лет спустя, в его пер¬
вые актерские сезоны. В общем, он жил своими интересами,
в своем мире, не слишком задумываясь над теми драмами, кото¬
рые назревали в его семье.
Тяжело страдал старший брат Орленева, его болезнь развива¬
лась медленно, но с неотвратимостью, перед которой была бы бес¬
сильна и современная психиатрия. Все чаще повторялись при¬
падки меланхолии у матери. Орленев был к ней нежно привязан,
по в своих рассказах о детстве, в кругу друзей, редко ее упоми¬
нал. Почти ничего о ней не говорится и в его мемуарах: это была
рана, к которой он не прикасался и в минуты самых сердечных
исповедей. Отец, несмотря на несчастья семьи, не терял ясности
духа, но часто задавал себе проклятый «булычовский» вопрос:
а что я нажил? Купечество не стало его призванием, он жил под
гнетом обязанностей и не мог подняться над рутиной. И от этой
несвободы и незаполненности жизни он искал спасения в искус¬
стве — увлекся театром и художественным чтением.
Со стороны картина казалась довольно нелепой: отец семей¬
ства, серьезный господин в длинном сюртуке, хозяин дела, закрыв
магазин на тяжелый замок, быстро шел домой и, второпях по¬
ужинав, подолгу читал вслух монологи из «Уриэля Акосты»,
«Разбойников», «Гамлета» и других классических пьес, повторяя
в коронных ролях первых актеров Малого театра, от Щепкина до
Южина. А заодно и первых актрис. И все всерьез, не передразни¬
вая, а изображая игру, восстанавливая ее в оттенках, с наивоз-
можной подлинностью. На отцовские чтения приглашали всех
домочадцев, они уклонялись от этой повинности под всякими
предлогами. А для юного Орленева вечера декламации были
праздниками. Слушая бессмертные монологи, он понимал, что на
этих вершинах духа его отец прячется от неприглядности жизни.
Но и в мире классической трагедии не было благополучных раз¬
вязок.
Николай Тихонович не подозревал, чем кончатся их мирные
вечера художественного чтения. Он мечтал о том, чтобы его сын
получил высшее образование, никаких других честолюбивых пла¬
нов у него не осталось. Этому плану не суждено было сбыться.
Возможно, Орленев долго тянул бы гимназическую лямку, если
бы не допустил грубой небрежности. Открыв для себя Шиллера,
он днем и ночью разучивал роль Фердинанда в трагедии «Ковар¬
ство и любовь» и, по легкомыслию не подумавши о последствиях,
вписал реплики из роли в первую попавшуюся ему тетрадку,—
а это была тетрадка для латинских слов. Дерзкий вызов академи¬
ческому порядку, хотя и совершенно бессознательный. Злосчаст¬
ная тетрадка попалась учителю, и он с недоумением прочитал
бурные любовные признания героя драмы: «Ты моя, Луиза, хотя
небо и ад встали между нами! ..» «Опасности лишь придадут
больше прелести моей Луизе!» — Кто эта Луиза? — с дрожью
в голосе спросил учитель, подумав, что он у порога какой-то скан¬
дальной тайны. Орленев пытался оправдываться, но тщетно, он
был пойман с поличным; если даже допустить, что его Луиза вы¬
сокого классического происхождения, такой проступок по гимна¬
зическому статуту не мог остаться безнаказанным: нельзя путать
божественную латынь с низменной игрой в театр! Конец этой ве¬
селой истории был печальным. Вызвали отца, заседал педагогиче¬
ский совет, и Орленева, за которым числились и другие провин¬
ности, выгнали из гимназии. Он перенес эту катастрофу спо¬
койно: случилось то, что должно было случиться. Теперь ничто
не помешает ему стать актером.
Отцовское поклонение искусству задело сына уже в нежном
возрасте. Он охотно читал «Записки сумасшедшего» гостям, бы¬
вавшим в их доме, и товарищам по второй классической гимназии
на Разгуляе, где несколько лет был пансионером. Модель у него
была известная: Андреев-Бурлак, прославившийся исполнением
этой повести. Слушатели удивлялись, как ловко юный любитель
повторяет манеру чтения знаменитого актера. Но гимназист Орле¬
нев был не только копировщиком чужой игры; в какой-то момент
в его повторениях появлялись новые подробности. Так, например,
в его передаче повести Гоголя была клиническая картина бо¬
лезни, пугающая достоверностью всех стадий распада человека,
его погружения в тьму. Но был у его Поприщина и момент само¬
услаждения, когда бредовая идея подымала титулярного совет¬
