Александр Мацкин - Орленев
по деньги были уже беспечно истрачены и где их достать в остав¬
шиеся считанные минуты? Пришлось склонить голову и, как это
ни было им противно, Орленсв и его товарищи сыграли спектакль
в пустом зале, понимая жестокую бессмысленность фантазии ни¬
жегородского удельного князька, опоздавшего родиться по край¬
ней мере на целые полвека. Какая вопиющая несуразность —
театр на одну персону, или вокзал для одного пассажира, или
многокорпусный госпиталь для одного больного. У этой истории
был комический аспект, по, по рассказу Тугаиова, в его сознании,
равно как и в сознании всех его товарищей, в том числе и Орле¬
нсв а, она оставила горький след, обнаружив всю степень несво¬
боды русского актера, человека зависимого и бесконечно уни¬
женного.
Второй и последний сезон Орленева у Корша закончился лет¬
ней поездкой в Петербург. Состав труппы, выступавшей в петер¬
бургском пригороде Озерки, был сильный, примерно тот же, что
и в Нижнем Новгороде, но это не помешало «Петербургской га¬
зете» упрекнуть гастролеров в самозванстве, потому что, кроме
Орленева, Домашсвой и Добровольского, все остальные москов¬
ские актеры были неизвестными ей дебютантами24. Содержатель
сада-театра в Озерках, буфетчик Гуссейн, не придал особого зна¬
чения этим упрекам. Тем летом в Петербурге, по справке «Теат¬
ральных известий», было двадцать увеселительных садов-театров,
и каждый из них чем-то пытался привлечь публику. В «Аква¬
риуме» выступала знаменитая — правда, в то время уже сорока¬
пятилетняя — Жюдик; в Измайловском театре-саде происходил
чемпионат борьбы на поясах с участием прославленных богаты¬
рей — мясника Трусова, лесника Медведева и других, призы по¬
бедители получали сотенные; в «Аркадии» поставили пьесу с мно¬
гообещающим названием «Мужья встревожены», и т. д. Ставка
Гуссейна была на образцовую кухню и дамский хор с такой репу¬
тацией, что какая-то из газет советовала семейным людям воздер¬
жаться от посещения Озерков; возможно, что это был рекламный
трюк и бедных хористок оклеветали для процветания сада. Во
всяком случае, театр нужен был Гусссйну только для порядка и
приличия, и он сдал его на сезон актрисе Струйской, не слишком
одаренной «драматической героине», повторявшей любовно-экзо¬
тический репертуар Яворской, и не слишком удачливой аитрс-
преперше.
С самого начала Струйская повела дело с размахом, помимо
коршевцев приглашала «звезд» со стороны, нарядно обставляла
спектакли и разорилась еще до конца сезона, предусмотрительно
переведя свое имущество на имя не то мужа, не то близкого ей
человека, содержателя нескольких семейных бань в Петербурге.
На всей этой антрепризе, несмотря па щедрость и широту Струй-
ской, был налет крикливости и коммерции дурного толка, и кон¬
чились гастроли молодых коршевцев скандалом с дракой, опеча¬
танной кассой и полицейским протоколом. Петербургские газеты
не без удовольствия приводили подробности этого краха, не забыв
упомянуть, что «многие артистки и артисты остались без рас¬
чета». Среди этих обманутых оказался и Орленев, но он не горе¬
вал, потому что в его жизни опять произошла перемена. «В Озер¬
ках с их серебристыми кленами, березой, со станционными звон¬
ками и запахом «бифштексов по-гамбургски», доносившимся из
раскрытых прямо на площадку окон ресторанной кухни,— как
о том свидетельствует Кугсль,— Орленева увидел Суворин, наби¬
равший труппу для организуемого им театра» 2Г), и при всей зака¬
ленности и цинизме так поразился контрасту между этой карти¬
ной житейской суеты с ее «сытостью важных чрев», по выраже¬
нию Блока, и чистым, праздничным чувством милых, влюбленных
подростков, которых в очередной раз играли Орленев и Дома-
шева, что сразу, почти не раздумывая, пригласил их в свою
труппу.
Из рассказов Орленева мы знаем, как гордился Суворин меж¬
дународным признанием «Нового времени» и той ролью, кото¬
рая принадлежала его газете в европейской политике, хотя
у западничества этого патриарха черносотенной полуофициозной
журналистики был заметный оттенок восточного самоуправства —
«ханской блажи», «туретчины», как писала, вяло отругиваясь, пе¬
тербургская печать либерального направления девяностых и де¬
вятисотых годов. Сын государственного крестьянина, так и не по¬
павший в университет по своему неимущему положению, народный
учитель, переводчик Беранже, сотрудник «Современника» и «Оте¬
чественных записок», автор крамольной книги, уничтоженной
по приговору суда, он стал в зрелые годы и в старости столпом
режима последних Романовых, издателем одной из самых бес¬
пардонно реакционных газет, влиятельным публицистом, зависи¬
мым от правительства и в то же время чрезвычайно ему необхо¬
димым в системе русского самодержавия на рубеже века. Вкус
власти, ее с годами растущая концентрация и могущество все
больше и больше опьяняли Суворина, и он вел свое процветаю¬
щее многоотраслевое хозяйство (помимо газеты — театр, книж¬
ные магазины, агентства, типографии, школы и т. д.) как все¬
сильный деспот, не стесняя своей фантазии и прихоти.
«Самодур, в котором высокая интеллигентность не вытравила
самых необузданных порывов,— писала в некрологе, посвящен¬
ном памяти Суворина, московская газета «Русское слово»,— он
создал маленькое государство в государстве, откуда объявлял
войны и слал указы по всему царству своих подчиненных, казнил
и миловал, шельмовал и раздавал рескрипты» *. В этом суверен¬
ном государстве театр занимал особое положение, мало в чем ус¬
тупая газете. Суворин поклонялся успеху и в «реве толпы», даже
если она возмущалась и негодовала, слышал «сладкие звуки», и
ничто не могло принести ему такого удовлетворения, как отзывчи¬
вость театра; газета уходила куда-то вдаль и где-то в необозримом
пространстве творила, как ему казалось, историю, а успех в те¬
атре был немедленный, осязаемый и внушительно массовый. Кон¬
кретность по самому складу своего ума он всегда предпочитал
абстракции.
В большой статье В. В. Розанова, открывающей книгу «Письма
А. С. Суворина к В. В. Розанову», сплошь апологетической, где
проводится невозможная параллель между Сувориным и Толстым
с явной симпатией к первому и явной неприязнью к «переизбы-
точности гения» второго, есть такая фраза: «Да, Суворин покло¬
нялся пыли. Пыли, как частице, отделившейся от всего в мире.
Это был, пожалуй, пантеизм суеты» 2. Во имя «пантеизма суеты»
Суворину и понадобился театр — очень уж все в нем было пу¬
блично, шумно, связано с улицей, с толпой и ее изменчивой мо¬
дой, с ее увлечениями и разочарованиями, с ее безостановочным
движением. Но не надо делать отсюда вывода, что его привязан¬
ность к театру была корыстной. Напротив, из ежегодных отчетов
в конце сезона, печатавшихся в газетах, известно, что Театр Ли¬
тературно-артистического кружка поначалу терпел убытки, с чем
Суворин при его деловой хватке крупного предпринимателя ми¬
риться не мог. И все-таки мирился, признавая, что театр для него
вроде наркотика, «то, что для других табак или алкоголь», надо
бы от него отказаться, а он не может3.
. Он сокрушался по поводу своей слабости и пытался ее ском¬
пенсировать практицизмом и жесткостью в театральной дирекции.
На эту тему было немало анекдотов, а вот подлинный случай. На
каком-то очередном представлении «Измаила», пьесы, сюжетом
для которой послужили события русско-турецкой войны 1787—
1791 годов, актриса Некрасова-Колчинская, вместо того чтобы
сказать «по приказу Суворова», сказала «по приказу Суворина»,
и сразу повеселевшая публика услышала в этой обмолвке, говоря
