Дмитрий Жуков - Бранислав Нушич
Много времени мы провели с ним, а последние годы его жизни мы с ним были в Приштине и жили почти под одной, крышей. На моих глазах создавалась „Страсть на селе“, и я хорошо помню Воислава в момент работы. Перед ним лежали чистые белые листы бумаги, и он четким почерком писал с удовольствием, легко, без напряжения. Стихи лились из-под его пера, как будто он сочинил их уже давно, а если где-нибудь задерживался, то снова перечитывал написанную строку, зачеркивал слово и заменял его более удачным, более сильным. В те минуты он напоминал мне художника, кисть которого легко летает по полотну, вот он на секунду отстраняется от своей картины, вглядывается в нее и снова возвращается к ней, чтобы усилить или еще более оттенить отдельные места. Такая тщательность в работе над стихами была присуща ему всегда, даже тогда, когда в кафе на измятом клочке бумаги или даже на обложке меню он писал стихи для какого-нибудь издателя детской или юмористической газеты, который тут же за столом ждал с гонораром в 5 или 15 динаров в кармане».
Старший из братьев, Милутин, был неудачливым чиновником, часто терявшим службу из-за своих патриотических убеждений и неумения приспособиться к напредняцкому режиму. Ходил он в национальном костюме, с пистолетами, заткнутыми за пояс. Носил длинные усы. Нушичу он казался сбежавшим из музея типажем картины о крестьянском восстании.
Бранислава Нушича привлекал его незлобивый характер и удивительный дар юмориста и сатирика. Рассказы Милутина пользовались успехом у читающей публики.
Второй по старшинству из братьев Иличей, Драгутин, еще на студенческой скамье стал знаменит как литератор. В театре с 1881 года шла его историческая драма «Король Вукашин», за что он особенно был почитаем молодежью. В театре его считали одним из корифеев национальной драматургии. Нушич вспоминает:
«Отец, питавший самые нежные чувства к Воиславу, только с одним Драгутином разговаривал и о политике, и о литературе, и о семейных делах. Однако, являясь истинным представителем дома Илича, Драгутин все же не всегда отдавался ему целиком, он занимался не только поэзией, но и участвовал во всех общественных движениях: политическом, национальном и культурном. И хотя по сравнению со всеми другими Иличами Драгутин прожил самую бурную жизнь, все же он написал больше, чем все другие Иличи. Занимаясь всеми жанрами литературы, он писал лирические и эпические стихи, романы, рассказы, драмы, занимался решением философских и политических проблем, растрачивая свои силы в ежедневных газетах, полемизируя со своими противниками в статьях на политические темы.
Всегда готовый к борьбе, в калабрийской шляпе, с аккуратно расчесанной бородой, неизменно элегантный, до самой старости не изменивший своим взглядам, он особенно нравился нам, молодежи, которая приходила в дом Илича».
Однажды Нушич прочел Драгутину свои стихи и получил чистосердечный совет бросить поэзию и начать писать комедии. Очевидно, он уже тогда немало смешил друзей своим неподражаемым искусством рассказывать жанровые сцены. В этом ему не уступал Жарко, самый младший из Иличей, считавшийся одним из остроумнейших устных рассказчиков своего времени. Стать писателем Жарко помешала неуемная натура озорника. С детства он попал в дурную компанию, а впоследствии вел разгульную жизнь и спился.
Так Нушич подружился с «орлятами», завсегдатаями знаменитой кафаны «Дарданеллы».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«ДАРДАНЕЛЛЫ»
Белградские кафаны. Это явление особое, типично южнославянское, неоднократно воспетое Нушичем. С годами многие ветхие домики, в которых ютились эти увеселительные заведения, стали сноситься, уступая место многоэтажным зданиям с роскошными ресторанами, джаз-бандами и дансингами.
Нынешние белградцы восстанавливают кафаны в их прежнем виде и даже вешают на сохранившиеся старые домики таблички: «Охраняется законом», но в 30-е годы нашего века Нушич боялся, что кафаны его молодости исчезнут бесследно. Рестораны, имевшие безлично интернациональный характер, потеснили тогда кафаны на окраину. А сколько было выпито в них сливовицы-ракии прямо из горлышек чоканей — маленьких пятидесяти-стограммовых граненых графинчиков! Сколько съедено ягнят и поросят, которые жарились на вертелах прямо на виду у завсегдатаев! Как вкусно пахли чевапчичи — маленькие удлиненные комочки рубленого мяса, жарящиеся над углями на решетках! Как великолепно было кофе, приготовленное в медных джезвах — узкогорлых сосудах с длинными ручками! Как упоительно и лихо играли цыганские оркестры и как проникновенно исполняли народные песни певички с грудными надтреснутыми голосами!
Нушич опасался, что «пройдет немного времени… и будет стерт с лица земли последний след жизни старого Белграда, исчезнет из нашей памяти та веселая, патриархальная жизнь предвоенной столицы… в которой было что-то сердечное, что-то теплое, что-то такое, на чем воспитывались целые поколения в любви к земле родной…».
Нет, Нушич напрасно тревожился — не исчезли кафаны. Может быть, вспомнили люди слова Нушича о том, что не следует «жестоко разрушать традиции».
Во времена юности Нушича почти вся общественная жизнь протекала в стенах кафан. Это происходило еще и потому, что на заре существования Сербского государства семейная жизнь под влиянием гаремного турецкого быта пряталась за высокими стенами, за которые редко допускались чужие. Мужские дела устраивались в чаршии и в кафанах. Тут собирались торговцы, ремесленники, чиновники, тут вершилась купля-продажа, заключались сделки и браки, заводились знакомства. В кафанах писали письма, жалобы и прошения, клиенты консультировались с адвокатами, отец девицы на выданье встречался со свахой, политики устраивали заговоры…
Появились партии — появились и кафаны либералов, напредняков и радикалов. В кафанах устраивали съезды и собрания, держали казну. Во время выборов кафаны становились штабами. Сюда же сносили раненых в межпартийных драках.
Названия кафан из произведений Нушича можно выписывать сотнями. Недаром его называли «настоящим кафанским человеком». Иные кафаны носили имена хозяев, вроде «Коларца» или «Шишкова». Другие имели забавные названия — «Два попугая», «Три шляпы»… Позже появились «Русский царь», «Греческий король», «Петроград», «Нью-Йорк», «Берлин» и т. д.
В кафане «У вола» молодой Нушич познакомился с первым сербским комиком Джокой Бабичем. Тут приятели заставили будущего актера выступить перед широкой публикой, что прославило его буквально в один день.
Любая инициатива, касающаяся искусства, любое литературное начинание не миновало кафаны. За кафанскими столами основывались газеты и журналы, подбирался состав редакции. Тут же писались статьи и даже стихи.
«Самыми типичными из этих белградских кафан, — писал Нушич, — были, без сомнения, „Гранд-отель“, „Коларц“, „Театральная“, „Дарданеллы“ и „Гушанац…“»
Три из них группировались вокруг Театральной площади. Чаще всего Нушич бывал в кафане «Дарданеллы», здание которой простояло напротив Белградского народного театра до 1901 года.
Сюда стекались актеры театра, а за ними тянулась и литературная братия.
«За старыми обшарпанными столами, — вспоминал историк сербского театра Милан Грол, — писатели, актеры, журналисты, уволенные из полиции писаря, недоучившиеся студенты и, конечно же, экзальтированные любители искусства, имевшие возможность проводить много времени в кафане. За „Дарданеллами“ на Васиной улице было три-четыре лавки, которые давали займы под залог и больше торговали векселями актеров, чем товарами. Название „Дарданеллы“, в том опасном проходе между Бахусом и Шейлоком, было поистине символичным. Через узкий пролив „Дарданеллы“, хочешь не хочешь, а должны были пройти все поколения актеров».
Алкивиад Нуша видел этих актеров на сцене в дешевых французских водевилях, в трагедиях Шекспира «Отелло» и «Гамлет», в мольеровском «Мизантропе», в комедиях Островского и в пьесах отечественных драматургов.
И, разумеется, в «Ревизоре» и «Женитьбе» Гоголя. Эти комедии шли в Народном театре с начала 70-х годов. В Сербии было опубликовано несколько переводов «Ревизора», один из которых сделал радикальный публицист Пера Тодорович. Четыре томика сочинений Гоголя реалист Алкивиад Нуша читал и перечитывал без конца.
Бритые актеры резко выделялись среди всех прочих мужчин, которые, по обычаю того времени, поголовно носили бороду и усы. Театральных чиновников, назначаемых правительством, актеры называли «усатыми».
В «Дарданеллах» царил веселый богемный дух. Посетители кафаны не лезли в карман за словом, здесь рождались шутки и анекдоты, в тот же день становившиеся достоянием всего Белграда. Высокие государственные чиновники и богатые представители чаршии обходили «Дарданеллы» стороной.
