Татьяна Москвина - Культурный разговор
Англичанин в диком краю – это, конечно, большой привет от «Сибирского цирюльника», самого убедительного примера того, что конъюнктура есть злейший враг художественности. «Вий» как совместное произведение нескольких киноиндустрий готовился к мировому прокату, стало быть, в главных героях нужен был представитель технократической цивилизации. Придумали картографа Грина, который со своими милыми архаическими инструментами напоминает Джонни Деппа в «Сонной лощине» Тима Бёртона. А дальше с этим картографом что делать? Влюбиться он не может – ведь ему придумана далекая английская зазноба, которой он шлет письма с голубиной почтой. Дел у этого картографа нет на хуторе никаких. Поэтому сценаристы начинают наворачивать ахинею – притом в темпе «крещендо», чтоб зритель не успел разобраться, что к чему.
Сотник (Юрий Цурило), у которого год назад померла Панночка, зачем-то посылает Грина на вершину проклятой церкви делать карту местности (он сам, конечно, этих трех сосен и двух тропинок знать не может). Отец Паисий (Андрей Смоляков) организовывает крестовый поход против пришельца, хотя тот ничем ему не мешает. Двое козаков усиленно прячут украденное год назад у Хомы Брута золото (указана точная цифра – тысяча монет). Юноша Петрусь (Алексей Чадов) ухаживает за немой девушкой Настусей, которая онемела тоже год назад по неведомой причине. Кто-то с рогами, тяжело дыша, постоянно следит за персонажами, помещаясь в нижнем правом углу кадра. Мы напрасно думаем, что это и есть Вий – это не Вий. Это черт его знает кто. Вия вообще нет.
Как нет? Да так. Вия показывают как иллюстрацию к козацкой байке о былом. Дескать, Панночка привела Вия, у которого под длинными кожаными веками прятались многочисленные, как дырочки у душа, глаза. Однако это все россказни, а на самом деле – на хуторе царит сплошная корысть и подлость обывательская, и никакой мистики. Правда, во время дружеской попойки картограф Грин видит, как мирные галушки превращаются в летающих упырей, а хуторяне – в страшилищ (и это единственная стильная и осмысленная сцена нового «Вия»). Но это все горилка. То есть кошмар живет не за пределами украинских обывателей, а внутри их самих, время от времени обнаруживая себя перед ясными очами Цивилизации.
После этой сцены разум сценаристов как-то померк и началось полное обрушение всех причинно-следственных связей, причем на бешеной скорости. Персонажи стали метаться как в бреду. Сотник о чем-то сговорился с попом (бежать куда-то). Но поп Паисий решил натравить хуторян на немую Настусю. Привязав несчастную к кресту, ее пустили по реке. Обнаружился Хома Брут, который не погиб, а зачем-то прятался все это время в горах. Поп Паисий заявился в проклятую церковь и объяснил, что Панночка его соблазняла и это он ее убил. Кто-то украл золото у козака, и тот с ревом побежал убивать обидчика. Всё это под вой, стон, крики и горящие факелы.
Что произошло на проклятом хуторе год назад и что случилось тогда с Панночкой и Настусей, почему жив Хома Брут и зачем всех собак повесили на попа Паисия – постичь не удалось. Но зарубежные зрители этого «Вия», не знакомые с повестью Гоголя, не должны постичь вообще ничего. Кроме того, что доблестные английские картографы, в какие бы дикие азиатские дебри не забросила их судьба, ведут себя смело и мужественно. И что двигатель всего на свете – злоба и золото. Ну, прямо скажем, не Олег Степченко первым об этом догадался.
Запах художественного открытия в новом «Вие» неразличим, в отличие от запаха денег (бюджет картины – 30 млн золотых, тьфу ты, долларов).
Фильм снят в формате «3D», поэтому какую-нибудь курицу или мелкого упыря ты видишь верхом на своем зрачке, а вот лица актеров скрывает зеленоватый туман, и как они играют – непонятно. Вообще в таких лентах присутствие живых артистов неуместно. Зачем платить им гонорары, когда все можно, да и нужно делать на компьютере. Грустно думать, что там, где-то в массовках, под скучным гримом из усищев и чуба скрывается Валерий Золотухин в последней своей роли (Явтух). Я его с трудом узнала.
Мир народных верований и обрядов настолько чужд авторам нового «Вия», что они допускают фантастические ошибки. В начале фильма сообщается о том, что девушки плетут венки и пускают их по реке, чтобы юноши хватали эти венки и кто схватит чей венок – тот, значит, не уйдет от судьбы. Что за бред? Испокон веков девушки пускали венок по воде для гадания.
Тонет ли, тонет мой венок,
Или он поверху плывет,
Любит ли, любит мой дружок,
Иль в нелюбви со мной-живет…
Такой ерунды не знать и при этом тревожить тень Гоголя, писать сценарии по его темам!
Забавно, кстати, что в картине, снятой по самой современной визуальной моде, вдруг прорезалась чистая студия Довженко шестидесятых-семидесятых годов – эдакое псевдопоэтическое кино с натужными символами и абсолютным нулем юмора. Особенно когда немая Настуся в белом платье, распятая на кресте, плыла по реке… а впрочем, кто его знает, может, это и был символ Украины?!
Кинематограф, который пренебрегает характерами, последовательностью событий, осмысленностью действия ради торжества визуальных эффектов – явно идет по ложной дороге. Чертово колесо вертится все быстрее, а результаты все скучнее. Уже выжали сок, кажется, из всех вечных и бродячих сюжетов, насмерть заездили все великие литературные образы. Образованные люди начинают избегать кинематограф, он стал игрушкой недалеких подростков.
Может быть, кино когда-нибудь вернется на «главную дорогу»? Там стоит сердитый Хичкок, там грустит о заблудшем кино Феллини… Но пока что в кинозалах царит один жанр – «дикая ахинея».
2014Этот фильм переживет свое время
«Трудно быть богом» Алексея Германа
Одни уходят сразу, выдержав разве 10–15 минут. Другие сидят, как придавленные, и после финальных титров.
Что «это» такое? «Это» – фильм? Как к «этому» относиться?
Вопрос непростой. Я шла на фильм несколько предубежденной – меня отталкивало многое из того, что происходило вокруг него. Скажем, года полтора назад еще незавершенную картину Германа вдруг стали показывать в узком кругу «для избранных». Кажется, в редакции «Новой газеты». Отряд этих самых «избранных» добросовестно распространял слухи о немыслимом шедевре, хотя объяснить толком ничего не мог.
А по-моему, так кинокритик должен писать только тогда, когда фильм выходит в прокат, и ни днем раньше. Иначе он не кинокритик, а пиарщик. И что за место для показа кино – редакция «Новой газеты». Как это мелко для титана Германа, который не мог быть либералом хотя бы потому, что был мастером, а у мастеров просто-напросто нет никакого времени на либерализм. Впрочем, нынешняя премьера «Трудно быть богом» в Москве вообще прошла в Гоголь-центре, что явилось чистым и незаслуженным унижением Алексея Германа. Где он – и где руководитель «Гоголь-центра» Кирилл Серебренников! Эти имена не могут быть вместе нигде, кроме кошмарного сна…
Но все предубеждения развеялись легким дымком от просмотра самой картины. Она – абсолютно гениальна. Можно даже сказать, что это абсолютизм гениальности, не считающейся с умственными и эмоциональными возможностями вероятного зрителя. Своего рода апофеоз авторского кино, когда личность перевела свое мироощущение на пленку скорее для вечности, чем для конкретного времени.
Герман был умнейшим человеком, прекрасно владевшим даром слова, его речь была сплошь эстетически значима – и тем не менее он не мог ничего объяснить про свое кино. Потому что это значило бы напрямую объяснить самого себя, а этого не может сделать никто. Для наилучшего восприятия фильма следовало бы вообще «отключить голову» и не пытаться вслушиваться в разговоры или вычленить сюжет. Потому как сюжет не имеет значения, а те 15–20 реплик, которые действительно важны, вы услышите. Остальное можно передать как «пум-пум-пум» (эти междометия постоянно кто-то говорит-бормочет в картине). Надо забыть про книгу Стругацких, про благородного Дона Румату, про бедных землян-прогрессоров, которые угодили на отсталую планету Арканар и не знают теперь, что делать с его тупым Средневековьем. Надо дать себя утянуть в сверхплотную, вращающуюся на бешеной скорости «воронку изображений», в перенаселенный кадр, который как будто не знает монтажа вообще, словно это и не игровой фильм, а «жизнь врасплох». И тогда есть вероятность войти с картиной в плотный контакт.
Герман чувствовал жизнь особенно, необычно, не рядовым образом. Видел не только то, что под носом, но одновременно несколько «планов», воспринимал звуки, вкусы и запахи обостренно, нелегко носил свое большое тело. И это обостренное и мучительное восприятие жизни, усугубленное тяжелыми болезнями и хроническими тревогами, он воплотил в своей мучительной работе. Не только красивый и грустный Дон Румата (Леонид Ярмольник) попался, влип в отвратительно и победоносно кишащую жизнь, попался и влип сам Герман. А может быть, это богоподобный разум «влип» в материю, дух попался в силки и тиски природы? Природа его уничтожить не может, это он может уничтожить ее, но отчего-то – загадка! – этого не делает. Кто-то запретил…
