Фархад Агамалиев - Старый причал
Едва убрали со старых полей овощи и табак, работа развернулась вовсю.
Ежедневно приезжали десятки машин с платформами, груженными железобетонными стойками для подъема лозы на шпалеры.
Сгружали мешки с удобрениями. На полях дотемна трудилась техника. Несколько раз приезжал корреспондент из районной газеты, фотографировал людей за работой, брал интервью…
Однажды к нему подошел Ибрагим.
— Слушай, парень, зря ты раздуваешь в газете вот это все, — он повел рукой кругом. — Мы еще наплачемся с этими полями. Не отсюда начинать надо было…
— Знаете, уважаемый, в постановлении о винограде как раз и сказано, что, принимая решение засаживать новые земли, в каждом конкретном случае нужно исходить из местных условий и возможностей. Вы сами должны были решать, где сажать. Что же вы не отстаивали свою правоту, если уверены в пей?
— Мы-то отстаивали, да одной рукой в ладоши не захлопаешь, — вздохнул Ибрагим.
О сухой, изрезанной трещинами целине за селом снова все забыли. Здесь шустрили ящерицы, ветер с реки срывал и гонял клубки сухой колючки…
И вновь шагал по этой мертвой земле Ильяс-киши, разминал комки земли, о чем-то сам с собой разговаривал…
Когда Ильяс-киши вошел в кабинет Омароглу, тот разговаривал по телефону:
— Да-да, получили все, получили, говорю! А когда бы я успел разгрузить — людей не хватает! — Он выслушал собеседника на том конце провода, обиженно воскликнул: — Да люди и так от зари до зари работают, что ж им, вообще не спать? А? Ладно, стараемся, стараемся… — Он бросил трубку.
— Что, сынок, директиву выполняешь? — негромко и с улыбкой спросил Ильяс-киши с порога. — А где же ты людей возьмешь следующей весной, когда сразу па двух тысячах гектаров виноградники придется обрабатывать?
— А ты вроде бы радуешься, что трудно, а? — зло сощурился Омароглу.
— Не болтан глупости! — строго сказал Ильяс-киши. — А про сухие земли опять на сто лет забыли, так?
— Ты же знаешь, поливать их по-прежнему нечем. Но я обещаю, что мы займемся ими, как только пройдет горячка.
— Насосную мы все-таки поставим, председатель. А горячка, боюсь, пе скоро пройдет, она только начинается. Ты прошлый раз так и не ответил, чем люди жить будут целых четыре года. А ведь они бедствовать будут, сынок. Конечно, прокормятся, и к трудностям крестьянин с детства привычный. Но зачем их самим создавать, эти трудности? Через четыре года мы бы получили деньги с дикой земли и спокойно перешли бы на старые земли.
— Думаешь, я не понимаю, что ты прав? — негромко сказал, помолчав, Омароглу. — Но видишь, как все закрутилось. Попробуй останови — сомнут. Если тебе легче от этого, думай, что я трус. — Председатель снова помолчал, вздохнул: — И насосную вы не построите: ко мне приходили вчера Керим и Агамейти, ты знаешь, по какому поводу. Сказали, или пусть механик уезжает из села, или в суд подадим за избиение. И народ в селе мутят против Эмина…
Зазвонил телефон. Омароглу поднял трубку, и Ильяс-киши вышел из кабинета.
Эмин складывал вещи в два чемодана: в один — книги, в другой — одежду. Он свернул рубашку, уложил в чемодан, хотел закрыть крышку и тут заметил висевшую на степе подкову — подарок Халиды. Снял подкову с гвоздя, поглядел, положил се поверх рубашки.
В дверь постучали. В комнату робко ступила Амина.
— Здравствуй, Эмин. — И сразу осеклась: — Ты… ты куда-нибудь уезжаешь?
— Здравствуй, Амина. Уезжаю. Наверное, совсем, — просто ответил он.
Она опустила голову, помолчав, сказала:
— А мне, знаешь, письмо пришло, муж отыскался. Развод просит. Думала сперва, помучаю, а потом решила: чего кровь человеку портить, пусть живет, может быть, он счастлив со своей безбровой. Права я, как думаешь?
Он промолчал.
— Ну что же, счастливо тебе. — Она обвела глазами комнату, остановила взгляд на подкове и спросила с какой-то отчаянной веселостью: — Что же ты, механик, двоим дарили, а один увозишь? Нехорошо.
Амина подошла к чемодану Эмина, в задумчивости провела пальцами по холодной подкове. Сказала очень тихо:
— Может, останешься, Эмин?
Эмин включил приемник. Зейнаб Ханларова пела о любви, огромной, знойной, роковой…
Подступила ночь. Тихо, безветренно, на дереве лист не шелохнется. Сельские улицы опустели, в окнах огни.
Ильяс-киши и Эмин стояли у двора старика.
— Ты ни о чем не беспокойся, сынок, — говорил Ильяс-киши. — Плюнь на эту подлую бумажку, никто ей не поверит. А если надо будет, я сам в Баку поеду, друг у меня там живет, полковник милиции, вместе воевали, отличный человек, правильный — поможет…
— Да я ничего не боюсь, Ильяс-ами.
— Правильно. Ты, главное, за эти насосы скорей берись — очень нам нужна насосная.
Эмин попрощался, прошел за угол дома и, убедившись, что никого поблизости не видно, тихо постучал в окно.
В комнате погас свет. Окно отворилось, и в темном проеме возникло лицо Амины…
Ильяс-киши, постояв немного у калитки, уже было ступил во двор, когда его негромко окликнули.
От большого дерева отделилась фигура, и к Ильясу-киши подошел Салман.
— Добрый вечер, Ильяс-киши.
— Здравствуй.
Салман достал сигареты, не спеша закурил, пустил струю дыма.
— За что ты меня не любишь, Ильяс-киши?
— Я не девушка, чтобы мне такие вопросы задавать, — усмехнулся Ильяс. — Говори, если дело есть.
— Смотрю я на тебя и думаю: вот мечется человек всю жизнь, со всеми спорит, ни себе покоя, ни другим… А зачем? Какой толк? Кто оценил? Что изменил в жизни? Хотел лучше сделать людям, мертвые земли поднять, а что вышло? А человек ведь не ворона, не триста лет живет… — Салман словно сам с собой разговаривал.
— Смотри, какой у тебя интересный разговор. Ну, продолжай, продолжай.
Эмин и Амина разговаривали шепотом.
— Нам с тобой надо в Баку поехать, — говорил Эмин.
— Зачем?
— С отцом и матерью познакомлю, друзей моих посмотришь.
— Ну да, скажут, в городе ему мало девушек, из деревни старуху привез.
Эмин нахмурился.
— Ладно, не сердись, шучу. Поговорим еще. А сейчас иди уже, отец вот-вот зайдет.
Они попрощались. Эмин, выйдя из-за дома и увидев беседующих, невольно замедлил шаг. В красноватом свете сигареты он узнал Салмана, остановился, прислушался.
— Плюнь ты на них, Ильяс-киши, не стоят они твоих мучений, клянусь могилой отца. Пусть сажают что хотят и где хотят, пожалеют потом, что тебя не послушали. А мое предложение простое. Вино ты отличное делаешь. Мы на тот год скупаем весь виноград в селе, а ты превращаешь его в золотое вино. Остальное — забота моя. Что скажешь?
— А вывозим на пароме Исы? — усмехнувшись, спросил Ильяс.
— Именно. Паром еще послужит. А ты ломать его хочешь, — тихо засмеялся Салман. — Я и бумаги все беру на себя — есть в районе свой человек, поможет…
Эмин слушал с напряженным лицом.
— Ты про могилу отца напрасно вспомнил, хороший он был человек, достойный. А вырастил мерзавца, — сдерживая бешенство, сказал Ильяс. — Уходи. И благодари бога, что не к лицу мне в моем возрасте драться.
Салман не спеша затоптал окурок:
— Ну что ж. Жаль. Я думал, может, ты к старости поумнел, что-то понял. Слушай, а каково это — иметь двух зятьев одновременно при одной дочке, а?
— Подлец! — задохнулся от гнева Ильяс и схватил Салмана за ворот сорочки. Но тот легко оторвал его руку и с силой оттолкнул. Ильяс-киши ударился о забор, охнув, осел на землю.
Салман, не оглянувшись, пошел прочь.
Эмин догнал его в несколько прыжков. Салман быстро повернулся на звук шагов и тут же рухнул от удара.
Эмин кинулся к Ильясу-кнши, обхватив, стал поднимать.
Он не видел, как встал с земли Салман, не услышал щелчка кнопочного ножа.
Он только вздрогнул вдруг, обмяк всем своим сильным телом, выпустил Ильяса-киши. Взялся рукой за грудь, поднес мокрую ладонь к лицу и, цепляясь за забор, упал на Ильяса.
По ночной реке мелко сеял дождь.
Иса лежал на топчане, забросив руки за голову, курил. Услышал шум подъезжающей машины, встал и вышел из комнаты.
— Ты один? — послышался настороженный голос Салмана из серой «Волги».
— А с кем мне быть? — усмехнулся Иса.
«Волга» въехала на паром. Салман вернулся на берег:
— Ты меня не видел, понял? И давай быстро отчаливай!
— Что, бежишь?
— Считай, вольную тебе даю. Надеюсь, рожу твою протокольную не увижу больше. И держи язык за зубами — под землей найду, если что сболтнешь!
Тут случилось неожиданное. Из маленького закутка возле дома вышел черный боевой петух Исы, важно прошагал к причалу, подозрительно а зло поглядел на людей и внезапно закукарекал во все горло.
В молниеносном броске Салман поймал его за голову, и как тряпку взметнув вверх, с бешеной силой рванул вниз. Отбросил уже бездыханную птицу в сторону.
