Витаутас Жалакявичус - Легче воспринимай жизнь
— Доктор? Приходи. Бегом… Можешь приходить без штанов.
Йонас действительно был без брюк. Он сидел в одних трусах за столиком, служившим ему письменным столом, и писал истории болезнен пятерых больных, которых объехал после возвращения из города. Звонок сбил его с толку. Чего, собственно говоря? Поднял трубку и рявкнул:
— Уже три часа ночи, господи!
— Я знаю, — послышался голос Розы. — Не надо ходить сюда. Спи-те.
— Я и не собирался никуда бежать.
— Спи-те!
Потом его снова поднял звонок, который, ему показалось, звенел громче и чаще.
— Это я, — сказала Роза. — Простите, доктор, вы должны помочь, спасти, не знаю, как это выразить, взываю к вашему благородству, уму, чувству юмора, мужеству, знаете, я больна, протяните руку, простите…
— Вы диктуете телеграмму? — спросил Йонас. — Нет? Я не понимаю, что стряслось.
— Доктор, милый, я сказала мужу, что ухожу от него к любимому мужчине, что у меня есть любовник, как у него есть свои бабы. Он взбесился и пошел к вам…
— Почему ко мне? — спросил Йонас, чувствуя все наперед и не веря этому. — Не понимаю.
— Я сказала, что любимый человек это вы, или я не сказала, он сам так подумал, не помню… Пожалуй, сказала.
— Чушь. Не похоже, чтоб он мог поверить такому вздору, — сказал Йонас и приподнял край марлевой занавески на окне. — Кажется, я вижу его. Черт побери, он идет сюда. Что я должен ему сказать?
— Не говорите с ним ни о чем, повторяйте одно: завтра встретимся, поговорим.
— Завтра встретимся, поговорим?! Это не совсем разумно, — сказал Йонас. — Мы с ним приятели…
— Завтра встретимся, поговорим — и только. Прошу вас…
Послышался стук в дверь, и Йонас положил трубку. Натянул брюки, открыл дверь. Вошел Ачас, на руках его были толстые кожаные перчатки. «Зрачки расширены — момент аффектации», — успел подумать Йонас, независимо улыбнулся и осипшим голосом сказал:
— Завтра встретимся, поговорим… Я пишу истории болезней.
— Я вас не задержу. Только стукну вас между глаз и тотчас уйду.
— Не обязательно стукнуть. Завтра встретимся…
По всей вероятности он этой фразы не договорил. Ачас ударил его, как пообещал, а Йонас зашатался. Ачас, очевидно, думал, что тот упадет, но Йонас устоял.
— Значит, я завтра прихожу, — сказал Ачас. — Может быть, пораньше. Часам к одиннадцати. И послезавтра приду.
И ушел.
Не взглянув в зеркало, Йонас открыл аптечку, отрезал пластырь, приклеил тампон, смоченный спиртом, к скуле и опустился за стол. Долго думал о своем, потом мысль перебралась в другое русло, и он улыбнулся. Постучал двумя пальцами по лбу и взялся за истории болезней.
— Легче воспринимай, доктор!
Пранас проснулся, как он подумал, от ночной прохлады. Подошел к окну и удивился яркости звезд, усеявших небо над всем миром, именуемым отныне «поселок Крюкай». По мокрой площади от амбулатории к дому председателя шел мужчина в белой сорочке, без пиджака. Воздух был пронизан бесконечностью звуков, что издавали сады и лес, которые вились и переплетались в единое целое. Он старался различить природу этих звуков, но кроме голосов ночных птиц и скрипа одинокой калитки или ставни, ничего больше не опознал. Озяб и закрыл окно. Хотел было лечь снова в свою старую забытую кровать, но услышал шарканье шагов па лестнице за дверьми. Вышел в коридор и зажег свет. На лестнице стоял отец, весь в белом и худой, в нижнем белье, которое висело на костлявых плечах.
— Что вы делаете? — спросил Пранас.
— Проверял внизу котел.
— Разве была необходимость?
— Добре. Добре, — смущенно улыбнулся и опустил глаза.
— Вам ведь велено лежать. Как вам не совестно?
— Добре. Добре. — И тихо пошел по ступенькам вверх.
— Голый, ночью, па сквозняке.
— Добре. Не сердитесь. — Сверху он сказал: — Не говорите матери, что вы видели меня тут.
Утром в лабораторию пришла Инга. Она принесла анализы.
— Анализы поставьте па окно. А собачку выпустите за дверь, — сказал Йонас. Он был в больших темных очках, которые только подчеркивали припухлость правой скулы.
— Имя? Фамилия?
Она сказала.
— Раздевайтесь. До пояса. Адрес?
— Не знаю, — сказала, — не интересовалась. Зеленый домик при въезде…
— На доме разве ничего не написано?
— Может быть, — сказала. — Я посмотрю.
— Детскими болезнями болела?
— Наверно.
— Корью? Дифтеритом?
— Пишите.
— Сейчас на что жалуетесь?
Она не ответила. Он не настаивал. Постучал пальцами в спину, в грудь. Послушал.
— Сядьте. Положите ногу па ногу… Выпрямьтесь.
Она горбилась, и Йонас угадал, что она стыдится своей неловкости.
— Прилягте. Вдохните. Выдохните. Вы болели туберкулезом?
— Да.
— Лежали в стационаре?
— Да.
— Одевайтесь. Спасибо. Вы должны пить молоко в большом количестве, больше бывайте на воздухе, спите при открытом окне, витамины — в комплексе… — Потом он еще сказал: — И больше белков. Вы должны увеличить свой вес… Сделайте рентген.
Он подал ей рецепты и направление и еще два больших листа, что заполнил нынче ночью.
— Не ради службы, а ради дружбы — отдайте в контору табель амбулатории…
— Разрешите идти?
Сестричка подала ему кофе, он поднес горячую чашку к губам и обжегся. Инга пошла вдоль улицы своей неуклюжей боязливой походкой, казалось, главное для нее — перенести свое тело в другое место и остаться при этом никем не замеченной.
…У дома Вайткусов тем временем происходило нечто похожее на бомбежку или обстрел. Из окна чердака вылетали предметы, вещи и свертки, падали с десятиметровой высоты, грохались и поднимали клубы пыли. Инга остановилась, с жадностью и непосредственностью ребенка наблюдала за процессом разрушения. В окне второго этажа была видна голова матери. На лице ее была написана гордость, и смущение, и растерянность.
— Бомбежка! — мать так и сказала женщине с собачкой на руках.
Разрушение и вправду имеет свое обаяние и свою притягательность не меньше, чем творчество. Об этом можно было бы судить по лицу Пранаса, который с топором в руках на чердаке расправлялся со старым шкафом.
— Разве этот шкаф здесь мешал нам? — спросил отец.
— Па, уйдите в комнаты, — попросил Пранас. — Не следует дышать пылью.
— Добре. Добре.
В руках отец держал плетеную корзину, он нагибался, хватал с полу какую-нибудь мелочь, казавшуюся ему нужной и не заслуживающей казни.
— Как говорится, — сказал он, осторожно, на цыпочках приближаясь к сверткам старых газет, — как говорится, чтоб вместе с помоями дитс не выплеснуть…
— Уйдите, ради бога, — сказал Пранас. — Эго знаете, как в плохом театре!
— Все бывает. Не сердитесь, Прашоша…
Потом отец появился во дворе.
— Не нашел?! — спросила мать из окна.
Отец трагически потряс головой.
— Ищи, — сказала мать. — Двенадцать лет моего труда!
Отец потопал к груде осколков и стал разгребать руками.
Это Инга, которая все еще стояла поблизости и глядела, это она крикнула:
— Не бросайте! Человек внизу!
Пранас высунул голову и увидел отца, суетившегося внизу, Ингу с собачкой и нескольких подростков, что зевали за забором.
— Папаша, вы нарочно смешите народ?
— Не нарочно, не нарочно, — приговаривал отец, одержимый одной лишь мыслью, что он должен спешить.
— Посторонитесь, папаша.
Отец отскочил в сторону, глядя на падающую дверцу шкафа, сморщился при звуке соприкосновения ее с землей и снова пошел вперед.
— Папа, я бросаю, берегитесь! — было слышно сверху.
Отец сторонился, не в силах совладать с возбуждением, которое трясло его, подобно лихорадке. Битва кончилась с приходом Йонаса. Он свистнул, сунув два пальца в рот, и крикнул:
— Пранюша! Отдохни!
Потом он увидел отца, успокоив его совершенно естественными словами, которые он повторял, улыбаясь: «вы правы», «только так, как вы говорите» или «это разумно».
— Когда с глазу на глаз с несчастьем, многое понимаешь лучше, — сказал отец.
— Вы правы, — искренне сказал Йонас. — Зря только меня не слушаетесь. Вы должны отлежаться после простуды.
— Отлежимся. Корову только подоить… Слышите, она зовет меня.
— Подоим.
Отец вошел в комнату и сказал:
— Не нашел… Может, плохо вижу?
Мать махнула рукой.
— Не думай. Ложись.
— Второе одеяло ему дайте, — сказал Йонас. — И сразу антибиотики. Снотворное имеете? Дайте ему две таблетки.
Когда появился Пранас, весь в пыли и паутине, обсыпанный стружкой, Йонас сказал:
— Старый, последнее тебе предупреждение. Если я еще раз засеку папаню на ногах, вспотевшего, мечущегося по поселку в то время, когда у него в легких пертрубация воспалительных процессов, считай, что меня больше в этом доме нет. Я внятно говорю?
