Ходжакули Нарлиев - Каракумы. 45° в тени
Круглов вошел в вагончик прорабской. Там была одна Вера. Она заполняла наряды.
— Бердыев из треста вернулся?
— Да.
— Значит, летучка будет.
Круглов сел на стул, снял брезентовый сапог, вытряхнул из него песок. Затем, не торопясь, стянул второй сапог.
— Мог бы этим заняться где-нибудь в другом месте, — сказала Вера. — Я все-таки женщина.
— Я хочу спросить тебя, женщина: это ты придумала мотать изоляцию без очистки труб?
— Я, — с вызовом ответила Вера.
— Ты — лаборантка н должна контролировать нас, а ты вместо этого сама призываешь нарушать технологию. Неужели на душе спокойно, когда ты липу подписываешь?
— Что это ты о душе? Впервые вижу, чтобы поп на стройке завелся.
— Неплохо было бы завести для такого случая. Напакостил человек и пошел к батюшке исповедоваться, грехи снимать. Очистил душу вместо трубы.
— Не умничай. Трубы новые, пленка прилипает и без очистки.
— Везде?
— Если установка проработает хотя бы пять лет без аварии, хотя бы пять лет, то сдача объекта в срок оправдает такое отклонение.
— А если через пять лет при аварии пострадают люди? — Круглов закурил.
— Через пять лет… Ты посмотри, что сейчас делается, — кивнула Вера в сторону ревущего факела.
— Ты хочешь сказать, все равно потоп. Вернее, пожар. Все равно наш комплекс теперь никому не нужен. Не сегодня, так завтра свернут строительство, и никому никакого дела не будет до того, как мы выполняли план. Я правильно тебя понял?
— Юсуп приехал? — В вагончик вошел еще один бригадир.
…Через полчаса в прорабской собрались псе бригадиры, началась летучка.
— Странная картина, — говорил Юсуп, листая сводки. — За эти два дня, пока меня не было, почти во всех бригадах — сто тридцать процентов, а вот у Круглова всего девяносто. Чем объяснить такую разницу?
— Наша бригада очищает каждый сантиметр трубы. Вручную, — сказал Круглов.
— Другие тоже механизмов не имеют. Я только сегодня привез запасные кольца.
— Другие изолируют без очистки, — возразил Круглов. — Поэтому у них сто тридцать.
— Вера, это правда? — спросил лаборантку Бердыев.
— Я настояла на этом.
— Зачем?
Потупившись, Вера молчала.
— Никто ведь не заставлял тебя брать на себя так много, — заметил Круглов.
— Есть люди, — сказала Вера, — которые тащат на себе очень много. А сверху еще бабу с ребенком сажают, хоть ноги гнутся. А есть такие, что ничего принять на себя не хотят. Они чистенькие всегда и правы во всем.
— Ты хотела помочь мне… — покачал головой Юсуп.
Собравшиеся молчали.
У Веры на глазах появились слезы.
— Соедини меня с управляющим трестом, — попросил радиста начальник участка. — Говорит Бердыев.
— Я слушаю, — раздался голос Проскурина.
— Прошу освободить меня от занимаемой должности.
— Ты что, с ума сошел?! — сорвался на крик Проскурин. — Что там еще случилось?
— Я не соответствую занимаемой должности.
— Объясни, в чем дело.
— Просто не соответствую.
Юсуп подошел к Круглову, отдал ему микрофон и вместе с Верой, обняв ее за плечи, вышел из вагончика.
— Сейчас же объясните, в чем дело… Бердыев, вы слышите? Что там у вас случилось? — гремело в динамике. — Ответьте же, черт возьми! Ответьте сейчас же…
Круглов заметил, что взгляды собравшихся устремлены на него.
— Круглов слушает, — тихо произнес он.
— Где там начальник участка?
— Нет здесь Бердыева. Ушел.
— В таком случае, вы пока будете за него, с Бердыевым потом разберемся… Пришло сообщение о циклоне, в ближайшее время ожидается песчаная буря. Вы слышите?
— Да…
…Динамики, установленные на электростолбах, транслировали их разговор на весь поселок.
Рабочие на строительной площадке, прекратив работу, слушали.
Повар на кухне выключил свой проигрыватель.
Прислушивались к разговору и в гараже.
— Я знаю, что вам не успели завезти воду, — звучало в динамиках. — Придется экономить, потому что до окончания бури отправить не сможем — отменили все рейсы. Словом, приготовьтесь. На сегодня — все. Утром в восемь часов на связь. До завтра.
Оразгельды заправлял в гараже машину и размышлял вслух:
— Что там ни говори, а у нас здесь в поселке радиосвязь, самолеты курсируют, вертолеты. Доставляют продукты, воду, предупреждают о непогоде. А чабан во всем полагается на себя.
— Чабанов тоже предупреждают о непогоде, — сказал бензозаправщик.
— Кого? — не согласился Оразгельды. — Предупредить можно только тех, кто пасет поближе к центральным скотоводческим пунктам. А на далеких, разбросанных по всем Каракумам кошах? Кто их предупредит? Никто.
Безветренно. Нигде ни облачка — ничто в природе не предвещает бури, ничто, кажется, не в силах даже всколыхнуть застывшие песчаные волны.
Опустилась ночь.
На кухне Аман бросал в электромясорубку куски мяса, одновременно шинковал лук и слушал патриарха французской эстрады — Шарля Азнавура. Слушал и подпевал. И слегка пританцовывал.
— Красиво поет, — сказал вошедший Оразгельды.
Аман согласно кивнул.
— Кто он?
— Не знаешь? Азнавур. Это надо знать. Раньше, между прочим, шофером был.
— Как я?
— Нет. Ты раньше пастухом был.
— Правильно. — Оразгельды приглаживал волосы, никак не решаясь сказать о цели своего визита. — Как у тебя, Аман, насчет воды? — вымолвил он наконец.
— Жесткий лимит. Ты разве не слышал?
— Слышал.
— Тогда зачем спрашивать?
— Мне очень нужно.
— А кому не нужно?
— Аман, я ведь не просто так, — промямлил Оразгельды. — Я заплачу, сколько скажешь.
Аман воткнул нож в доску, на которой уже выросла горка резаного лука, и, упершись кулаками в бока, внимательно посмотрел на Оразгельды.
— Я похож на вора?
— Нет, — стушевался Оразгельды.
— Я сидел в тюрьме за то, что побил одного подлеца. Силу не рассчитал. Но я не брал никогда чужого. Это знают все. Если бы не знали, что Аман честный человек, мне бы никто путевку не обещал во Францию. А мне сказали: поедешь. Потому что никто обо мне плохого слова не скажет. В тюрьме я оказался из-за подлеца.
Мясорубка работала вхолостую.
— Не обижайся на меня, Аман, — попросил Оразгельды. — Ладно, пошел я.
— Постой.
Аман подошел к холодильнику, достал из него две бутылки минеральной воды.
— Возьми. Эта вода — моя собственная, я платил за нее. И дарю тебе.
Азнавур продолжал свою песню.
— Спасибо. — Оразгельды вышел.
Повар подбросил в мясорубку мяса и продолжал шинковать лук.
ЗИЛ все дальше уходил от поселка строителей. Пустыня на многие километры освещалась сгоравшим газом.
Оразгельды достал из кармана пачку печенья, надорвал бумагу, стал есть.
Подул ветер, сухие песчинки зацарапали борт и кабину грузовика. Машина медленно продвигалась вперед, фарами ощупывая все вокруг. Ветер крепчал, он уже зло хлестал по стеклам, окатывал грузовик песчаными волнами, кабину сотрясало от этих ударов. Все чаще приходилось останавливаться и ждать, когда новым мощным порывом ветра вновь приоткроет на время пространство…
Наконец в свете фар возникла фигура старого чабана. Вместе с овцами, ишаком и Акбаем Довлет-ага укрылся от ветра за кибиткой. Подъехав вплотную, шофер выскочил из машины.
— Откуда ты взялся? — удивился Довлет-ага.
Оразгельды не ответил. Он молча осмотрел изрядно поредевшую отару, потом спросил:
— Где остальные овцы?
— В пустыне. Где же еще им быть? — сказал чабан, сплевывая набившийся в рот песок.
— Я поищу их.
— Вместе поищем.
Они уселись в кабину. Оразгельды развернул машину и пошел кружить по пескам.
Надсадно ревел мотор, колеса буксовали.
Не сумев преодолеть высокий голый бархан, Оразгельды сдал назад и повел грузовик наискось.
И вот в темноте, точно звезды на черном каракумском небе, засветились в лучах фар десятки овечьих глаз. Не выключая мотор, Оразгельды выпрыгнул из машины и стал забрасывать овец в кузов. Старый чабан тоже попытался поднять овцу, но не смог донести до кузова — упал. Оразгельды помог ему встать.
— Идите в кабину, я один все сделаю, — прокричал он, стараясь перекрыть свист и завывание ветра.
Вытирая слезящиеся глаза, старик через ветровые стекла следил, как Оразгельды торопливо переправляет испуганных овец в кузов грузовика.
…И снова, петляя между барханами, Оразгельды колесил по пескам… Стоп! Впереди, истекая кровью, лежала овца.
Оразгельды, а за ним и Довлет-ага выскочили из кабины. Овца, задыхаясь, билась в судорогах.
— Беда, сынок, волки, — сказал Довлет-ага.
— Вот следы, — заметил Оразгельды.
Они быстро вернулись в машину и поехали по следам, быстро заносимым песком. Вот еще одна растерзанная овца, еще и еще…
