Юрий Нагибин - Александр Благословенный
— Вы не откушаете с офицерами? — обиженно спросил Николай.
— Неужели я обижу таких молодцов? — улыбнулся Александр. — Увиденное взволновало меня, я должен побыть наедине со своими мыслями. Не бойся, я буду вовремя к столу…
…По лесной просеке скачет на гнедом коне Александр. Его задевают сосновые ветки, но он так ушел в думы, что не замечает этих, порой весьма чувствительных касаний.
Не сразу заметил он и пристроившегося к нему сбоку всадника на сером, в яблоках коне. А затем, скосив взгляд, он обнаружил странное: всаднику не хватало места на узкой тропе, но он спокойно наезжал на деревья и спокойно пронизал их, словно был бестелесен.
Александр встряхнулся и сосредоточил взгляд. Что-то очень знакомое было в кургузой, с наклоном вперед фигуре в серой шинели с высоким воротником; небольшая черная треуголка надвинута на лоб.
Похоже, Александр не очень удивился, узнав Наполеона.
— Почему ты здесь? — спросил он спокойным, мягким голосом.
— По вашему вызову, победитель! — Это прозвучало насмешливо, но не зло.
— Откуда такая ирония? — прищурился Александр. — Ведь я действительно победил.
— Да. И вас, и Шварценберга, и Блюхера, и Веллингтона будут помнить, потому что вы победили Наполеона. А меня, потому что я Наполеон. Меня никто не принуждал к бессмертию.
— А нас принудили вы?
— Конечно! Без меня о вас никто и не вспомнил бы. Теперь вы принадлежите истории, а я — стихии.
Александр повернулся в седле и пристально посмотрел на бледное лицо и глубоко запавшие темные глаза.
— Если я говорю с вами, значит, вы призрак?
— А вы?.. — усмехнулся Наполеон. — Вы тоже призрак того Александра, который вошел в Париж на радость всем гризеткам. Да, я умер, — добавил он деловито. — Мне только этого не хватало для окончательного триумфа.
— Вы правда умерли? — Это прозвучало по-детски.
— Ваши друзья-англичане уморили меня слабыми дозами мышьяка. Милейшему Веллингтону не терпелось от меня избавиться. Он все еще боялся изгнанника. Никаких претензий. Я сделал все, что мог, даже продиктовал скучные мемуары.
— А что вы такого сделали? — с горечью сказал Александр. — Залили кровью всю Европу?
— Хорошее кровопускание необходимо народам, иначе они перестают ценить мирную жизнь. Но я сделал больше: дал устав «Комеди франсез». Кстати, я работал над ним в горящей Москве.
— Не велика заслуга!
— У вас и такой нет. Но еще я дал наполеоновский свод законов и завершил Французскую революцию, сделав ее всемирной.
— Священный союз уничтожил разбросанные вами плевелы.
— Священный союз? Этот эфемер! — захохотал Наполеон. — История делается не гусиным пером Меттерниха и не велеречием русского петиметра. История делает себя сама, и каждый раз через одного-единственного человека, который не боится ни людского, ни божеского суда.
— Я догадывался, что вас не раздавило ни чудовищное поражение, ни позор плена и ссылки, ни потеря трона, семьи, сына, но чтобы ни тени раскаяния!..
— О чем вы? Разве есть другой способ заразить духом свободы всю Европу?..
— Во Францию вернулись Бурбоны.
— Это жалкие флюгеры, их снесет первым же ветром. Французы сейчас самые свободные люди в мире. Вам не надо было входить в Париж. Оставили бы это англичанам и немцам — у них нет рабства. Тщеславие подвело. Ваши офицеры, ваши сержанты и ваши солдаты унесли из Франции страшный дар — желание свободы. Так кто же победил, Ваше Императорское Величество?
Наполеон с силой послал коня вперед.
— Куда вы? — почти жалобно крикнул Александр.
— Я вам все сказал, мой несчастный бывший брат!.. — послышалось издалека…
Аракчеев в темном плаще с поднятым воротником и надвинутой на глаза треуголке входит в кабинет Александра:
— Вы готовы, Ваше Величество?
— Как видите.
— Накиньте плащ, государь, и прикройте голову. Будет холодно.
— Вы же сказали, что они собираются во дворце, — подозрительно сказал Александр.
— Дворец — это целый мир, государь: от тундры до тропиков. Вы сами убедитесь в этом.
Александр закутывается в плащ, надевает гусарскую шапку.
— А может, не стоит, Алексей Андреевич? — сказал он неуверенно. — В мире и так довольно злобы.
— Государь должен знать своих врагов.
— Зачем? Я не собираюсь мстить.
— Не мстить, но остановить преступную руку — ваш долг, государь. Злоумышленники готовят переворот.
«Давно пора», — произнес про себя Александр, а вслух сказал:
— Горячие сердца и пустые головы, что они могут?
— Вот это вы сейчас узнаете, государь. Каждому человеку, а тем паче правителю, не мешает знать, что о нем думают. Ваш августейший родитель тоже был чрезмерно доверчив — от гордости.
Пример подействовал, хотя покойный Павел доверял до конца лишь изменнику Палену…
— Ведите! — сказал Александр.
…Это небольшое путешествие в пределах Зимнего дворца навсегда запомнилось Александру, ибо невозможно было представить, что под одной крышей с императорскими апартаментами и службами помещалось огромное и страшное царство хаоса, нежилых, но обитаемых бог весть кем покоев, буйный растительный мир, живущий из себя, без участия человека.
Сперва они шли сквозь какие-то заросли (заброшенный зимний сад), раздвигая то живые и мягкие, то иссохшие, крошащиеся от прикосновений ветви растений.
Иглы, сучки цеплялись за одежду, словно не хотели пустить зашельцев дальше. Несколько раз Александр испуганно замирал от шума птичьих крыльев. Увеличенные собственной тенью, меж высаженных в кадки пальм и кипарисов, апельсиновых и лимонных деревьев проносились голуби, похожие на гарпий, стаи воробьев вспархивали с оглушающим стрекотом. И вдруг заухал то ли сыч, то ли филин.
Они шли сквозь чащу, раздвигая ветки лиственниц, пихт, олеандров, туй, карликовых кленов, с иных ветвей осыпались лепестки белых жирных цветов.
— Куда ты завел меня, Алексей Андреевич? — почему-то шепотом спросил Александр.
— Это «Большой каприз» императрицы Екатерины. Она любила тут отдыхать. А батюшка ваш распорядился закрыть сей парадиз.
— Приют блудницы, — вспомнив, прошептал Александр.
По узкому, залитому лунным светом и продуваемому ветром в разбитые окна переходу они прошли в огромный, хотя и необозримый из-за темноты зал.
Сверкали латами и шлемами фигуры рыцарей в полном боевом доспехе от поножей до кирас и оплечий. Озираясь, Александр чуть не наскочил на громадного, закованного в железо боевого коня, на котором восседал рыцарь с копьем и щитом.
Он посторонился и едва не угодил в объятия собственного отца. Он не сдержал крика. Портрет Павла I в рост стоял на полу, прислоненный к стене, и лунный блик наделял зловещей живостью желтое курносое лицо. Он был в костюме мальтийского кавалера с выставленной вперед тростью и, казалось, шел навстречу сыну.
Александр вытер мокрый лоб, обошел стороной портрет и вновь шарахнулся: к нему качнулась бабка Екатерина в роскошном, хотя и обветшалом платье с оборванными кружевами, с жеманно улыбающимся ртом и лысым черепом — фарфоровая фигура для какого-то увеселения на пружинах и шарнирах. Она продолжала раскачиваться, когда он ее огибал.
И тут его ждал последний и самый ужасный сюрприз: пробная восковая фигура Петра I растреллиевой работы: длинное тулово, острые колени и совершенно голая, без усов, бровей и волос, круглая, как шар, голова. Прижимаясь к стене, Александр ополз великого предка и оказался в другом проходе.
— А вы тут как свой, — обратился он к Аракчееву. — Крепкие у вас нервы, граф.
— Не жалуюсь, государь, — обычным сиплым голосом отозвался фаворит. — Этих бояться нечего, бояться надо живых.
— Далеко нам еще?
— Мы пришли, — сказал Аракчеев, толкнув небольшую и невидную в стене дверь.
Они ступили в крошечную, пустую, совсем темную комнату, лишь под потолком светлело зарешеченное оконце. Аракчеев достал откуда-то складной стул и поставил его к неприметному отверстию в стене.
— Садитесь, государь, я обожду в костюмерной.
— А что я увижу?
— Ничего, государь. Но все услышите. Здесь выход тайного уха, прослушивается левое крыло дворца, ныне необитаемое.
— Я не могу поверить такой дерзости заговорщиков.
— Кто станет их здесь искать? Подземный ход ведет за Фонтанку. О нем никто не знает. Почти никто, — добавил Аракчеев.
— Я ведь глуховат.
— Не беда. Когда я притворю дверь, извольте сдвинуть эту заслонку, государь.
И Аракчеев скрылся.
Несколько мгновений Александр колебался, затем решительно отодвинул заслонку.
— Убить! — ударило ему в ушную перепонку, в мозг, в сердце отчетливое, резкое, словно в лицо брошенное слово. — Истребить весь змеиный род!
