Юрий Нагибин - Александр Благословенный
Обзор книги Юрий Нагибин - Александр Благословенный
Литературный сценарий биографического фильма об императоре Александре Павловиче — от воцарения двадцатичетырехлетнего великого князя до исчезновения старца Федора Кузьмича…
Юрий Нагибин
Александр Благословенный
Петербург, 1801 год.
Царская опочивальня в Михайловском замке. Простая, без балдахина, торцом к стене поставленная кровать, над ней царский герб и корона. Одинокая свеча, блики на иконах в углу.
На кровати лежит император Павел, широко раскрытые глаза его смотрят в темноту.
Камера начинает пятиться, выходит за дверь, где стоят два сонных камер-гусара (один с подвывом зевает и крестит рот), широкая пустая лестница, редкие свечи, пустая прихожая. Тихо…
Ночной, засыпанный снегом сад перед Михайловским замком. Мартовский колючий туман висит в воздухе. Группа «ленточников» — генералов и обер-офицеров прячется в кустах. Главный среди них граф Пален, самый доверенный человек императора, душа заговора.
— Генерал Беннигсен, вы пойдете в первой группе, — негромко говорит он.
— И братья Зубовы, — добавляет кто-то.
— А если император окажет сопротивление? — Красавец Платон Зубов никогда не отличался отвагой.
— Когда готовят омлет, разбивают яйца, — произнес Пален одними губами.
Группа офицеров двинулась к замку. Пален задержался, с ним человек пять-шесть.
— Не надо спешить, — говорит он оставшимся. — В большом деле все решает арьергард.
Вдруг все галки и вороны с шумом взлетели с мохнатых кулей строящихся гнезд, черная стая их застит луну, ржавые крики надрывают душу…
В темной спальне у окна стоит полностью одетый Александр и с ужасом смотрит на кричащих птиц. В темноте видна кровать, на которой, опершись лбом о спинку, сидит великая княгиня Елизавета Алексеевна в отороченном мехом капоте.
Александр настораживается, втягивает голову в плечи — он слышит далекие, понятные только ему звуки — голоса, звяканье шпор, шпаг… Рука его тянется к губам, и он вдруг начинает грызть ногти — бедный, перепуганный двадцатичетырехлетний мальчик с остановившимися глазами…
…Недавно сонная лестница во дворце ожила от топота ног, заговорщики идут очень бодро. Но это только кажется, при внимательном взгляде легко увидеть «на лицах дерзость, в сердце страх». Все они после ужина с обильными возлияниями, иные откровенно пьяны.
Первым идет длинновязый Беннигсен, лицо его строго. Следом — красивый Платон Зубов. Он шепчет брату Николаю, отстающему на полшага: «Мы плохого не делаем… Так матушка Екатерина хотела. Чтоб правил внук, а не сын…»
Николай Зубов, здоровенный, грубый, уверенный в себе бурбон, пьян, весел и не испытывает никаких сомнений: «Павел сумасшедший, его в Шлиссельбург надо или в желтый дом».
Молодой заговорщик, некто Козловский, начинает цепляться непослушными ногами за ступеньки. Потом припадает к перилам, мы видим только его затылок. Голос прерывается икотой, он слегка картавит: «Бедная Россия… игралище временщиков… жертва безумца…» Плечи Козловского затряслись, его начало рвать — от вина и страха.
«Отряд не заметил потери бойца», заговорщики следуют дальше. Но еще один выпал, со словами: «Я, право, не могу, господа…» — Офицер схватился за мраморную Клеопатру и сполз на ковер…
У входа в покои императора вдруг появился начальник караула с решительно поднятой рукой.
— Куда?
Николай Зубов ударил его по голове эфесом шпаги. Тот упал, узорчатый паркет окрасился кровью. Караульные в страхе убежали…
Створки двери рывком распахнулись. Кровать Павла была пуста.
— Огня! — кричит Беннигсен.
Он бросается к кровати, трогает простыни.
— Гнездо теплое, птица недалеко улетела. — Голос его жёсток и спокоен, сам он сух, накрахмален, надменен.
Зажгли свечи. Видно, что весь передний угол спальни завален шпагами.
— Оружие арестованных, — шепчет Платон Зубов. — По шпагам жертвы считал.
Павла обнаружили за ширмой, он в ночной рубашке до пят, вид его донельзя жалок.
— Государь, вашему царствованию пришел конец, — строго сказал Беннигсен.
Платон Зубов протянул Павлу бумагу.
— Подпишите отреченье…
— Не подпишу! Негодяи! Изменники! — Павел смял бумагу и бросил ее в лицо Платона Зубова. Безвыходность, безысходность сделали его вдруг отчаянно смелым, он каким-то бабьим движением ударил Зубова по щеке.
В тишине послышался чей-то свистящий, пьяный шепот:
— Если он уцелеет, нам каюк!
Николай Зубов ударил императора золотой табакеркой. Удар пришелся в висок, Павел упал.
Нервы Платона не выдержали. «Какой ужас!» — вскричал он и кинулся вон из спальни. С укоризненными словами: «Куда же вы?» — за ним последовал Беннигсен.
В коридоре его взгляд привлек пейзаж в классическом стиле.
— Какой прекрасный Клод Лоррен! — восхитился генерал-эстет. — Поистине только искусство вечно!
Он, несомненно, был прав. Несчастный император Павел воочию показал всю непрочность и краткость человечьей жизни. Разъяренные заговорщики в дикой, бессмысленной злобе, порожденной страхом, добивали упавшего на пол Павла. В сумятице они наносили раны друг другу. Все было залито кровью. «Душите его!» — послышался чей-то сорванный голос, и над толпой взмыл офицерский шарф…
…В супружеской спальне наследника престола затрещала дверь под чьими-то мощными ударами. Александр дрожал, забившись в кресло. Защелка замка выскочила из скважины, в спальню ворвался страшный, окровавленный ликующий Николай Зубов со шпагой в одной руке и шарфом в другой.
— Все!.. угомонили… За щеку, гадина, укусил…
Александр скорчился еще больше, закрывая лицо руками.
— Да здравствует император Александр Первый! — заорал Николай Зубов, и тут перед ним выросла высокая фигура Елизаветы Алексеевны.
— Вон, негодяй!.. — прозвучал нежданно властный голос. — Вон из царской опочивальни, грязный убийца!..
Ошеломленный, сразу утративший весь кураж и даже несколько протрезвевший, Николай, пятясь, покинул спальню. Александр истерически рыдал. Елизавета подошла и прижала к себе его голову.
— Я не хотел!.. Не хотел!.. Ты веришь — не хотел!.. — жалко бился голос…
ТИТРЫПолысевшая голова Александра мечется по подушке. Он стонет, плачет, вскрикивает, делает хватательные движения руками, то ли пытаясь поймать кого-то незримого, то ли защититься от призрака.
Рядом, по соседней подушке, в такт с ним мечется другая, чернокудрая головка. Женщина (это не государыня) постанывает, но не просыпается. С громким криком Александр садится на постели.
За окном белая петербургская ночь, прозрачный сумрак наполняет спальню, не скрывая ни окраски, ни очертания вещей; сугубая реальность обстановки нарушена лишь странной фигурой, расположившейся в кресле меж диваном и овальным столом с остатками ужина: треуголка явно не подходит к шлафроку, а тот — к туго натянутым лосинам и высоким налакированным сапогам с ботфортами. Нелепость одеяния усугубляется андреевской лентой на тощей груди и звездами высших российских орденов. В руках странный посетитель держит офицерский брючный шарф. Курносый нос, взболтанные глаза, кривящийся рот — император Павел.
Павел. Ну, здравствуй, сын.
Александр. Здравствуй, отец (в голосе не испуг, а бесконечная усталость). Я ждал тебя.
Павел (с усмешкой). Неужели?
Александр. Я знал, что ты придешь.
Павел. Я давно тебя не тревожил.
Александр. С начала наполеоновского нашествия.
Павел. А знаешь почему?
Александр. Знаю. Я должен был сделать свое дело. Выиграть войну.
Павел. Умница! Ты был бы моим любимым сыном, если б не был любимым внуком своей бабушки. Это меня, признаться, раздражало. Ты плохо выглядишь. (Всматривается в него.) Неужели Священный союз так тебя измотал?
Александр. Нет. Там я знаю, что делать. Меня измотала Россия. Громадная несчастная страна, я беспомощен перед ней.
Павел. Я хотел освободить крестьян. За это меня и убили.
Александр. Я слышал другое: союз с Наполеоном, введение католичества.
Павел. Ты в это веришь или опять лукавишь?
Александр. Для русских католичество было бы лучше. А еще лучше — лютеранство, религия созидателей жизни. Православие — религия нищих. Из всей Нагорной проповеди оно всерьез восприняло лишь заповедь о бедности.
Павел. А ты не боишься кончить, как я? В армии пахнет заговором.
Александр. Им пахнет во дворце. Моя мать во главе заговорщиков. Мне это не раз давали понять.
Павел. Моя дорогая Марья!.. Далеко же она пошла. Мать в заговоре против собственного сына!.. (Начинает хохотать, хохот переходит в хрип, хрип в удушье. Глаза почти вываливаются из орбит, лицо синеет.)
