Алексей Балабанов - Брат, Брат-2 и другие фильмы
Мужчина шел впереди с вожжей в руках, упираясь в снег длинным, как посох, прутом. По временам он внимательно вглядывался вдаль, туда, где кончалось озеро. Женщина устало плелась за ним. Ошейник из беличьих хвостов совершенно закрывал ей глаза и лицо.
Вдруг олени резко остановились. Мужчина откинул капор.
— Прошел… Видишь! — воскликнул он, указывая на следы.
Его некрасивое лицо от испуга стало еще более неприятно. Следы вели туда же, куда двигались олени.
— Должно быть, близко… Подожди, крикну, — сказал он и хрипло заорал: — Аху!.. Ху… Гууу!
— Уху!.. Ху… Гуу!.. — сразу закричала женщина, но голос ее был слабее.
Они замолчали и прислушались к звонкой тишине, разрываемой лишь тяжелым сопением оленей.
— Должно быть, не здесь… А может, померли, — с надеждой сказал мужчина.
— Нет, Петручан, они долго живут, — сказала женщина и двинулась дальше, держась чуть в стороне от следа.
Петручан колебался мгновение, затем схватил оленей и повел, стараясь держаться от следов подальше.
Вдруг он резко остановил оленей. Он сделал это так стремительно, что животные задними ногами повскакивали на тальниковые облучки нарт.
— Анка! Смотри… Кровь! — испуганно воскликнул он, указывая на ровную нить алых крапинок с желтым ободком, тянувшуюся вдоль ровного ряда следов. — Нет, дальше не поеду. Ни за что не поеду…
— Милый Петручан! Поедем еще немного! Крикнем сначала, а потом поедем! Хорошо? — униженно попросила женщина и сразу закричала своим слабым голосом. Она уже не закрывала лицо, несмотря на обжигающий мороз.
— Крикнуть — крикну, но не поеду. Нет такого закона, чтобы ехать, где кровь. Им надо. Оставим здесь. Пусть придут и возьмут.
— Но тогда я его не увижу… — сказала женщина и умоляюще посмотрела на спутника.
— Нет такого закона, чтобы ходить, где кровь прокаженных, — упрямо повторил тот, отводя глаза.
— Петручан, ты обещал… Один раз… Когда увижу его без тела на лице, то забуду. Привыкну к тебе… Полюблю… Будем жить… — Она начала порывисто, а закончила как-то неуверенно.
— Крикнуть — крикну, а не поеду. Нет такого закона, чтобы ездить. От одного запаха человек захворать может. Уху… ту… гу… оха!
Они прокричали и прислушались, сдвинув капоры с ушей.
АнкаОткуда-то издалека послышался слабый звук, похожий на собачий вой.
— Слышишь, зовут! — воскликнула Анка и бросилась бежать.
Петручан поймал ее за рукав.
— Куда! С ума сошла?! — крикнул он.
— Пусти! Пусти! Я сейчас… Я издали… Только взгляну… Ты здесь постой. — Она вырвалась и побежала, утопая в сугробах. Она бежала, падала, снова бежала. Меховой капор сдвинулся на затылок, холодный воздух обжигал лицо. Она не замечала, что Петручан бежал следом вместе с оленями и нартой.
— Анка! Постой! Постой, глупая баба! Что ты делаешь! Стой! Подожди! — кричал он.
Вдали показалась юрта, доверху занесенная снегом. Перед ней стояли несколько темных человеческих фигур. Когда Анка подбежала, они вдруг разом встали на колени и протянули к ней руки.
Впереди стоял ее муж.
Первой шарахнулась в испуге худенькая почти голая девочка лет двенадцати.
За ней попятился исхудалый мужчина с длинными волосами, больше похожий на тунгуса.
Последним с колен поднялся старик с безгубым, изъеденным язвой лицом.
Грегорей оставался неподвижен. Анка упала перед ним на колени и порывисто обняла.
— Ты жив! Дышишь, Грегорей! И лицо у тебя есть… Они врали мне… И губы есть… Все как раньше… Я знала… Я останусь с тобой… Они мучили меня… Гнали… Как прокаженную… Все… все… И брат твой… — бормотала она бессвязно.
— Вот и ты заболела, — сказал старик и коснулся ее беспалой рукой.
— Зачем ты меня трогал? Ты знаешь, что нельзя! Я здоровая! — сердито воскликнула Анка.
— Стой! Куда! Вещи оставь, гад! Это общество послало! Оставь, а то я вымажу кровью твою поганую морду! — крикнула высокая, худая, лучше других одетая женщина лет тридцати.
Она выскочила из юрты и бросилась за Петручаном, который уже повернул нарту в обратный путь. Он спешно стал сбрасывать с саней кладь — мешки, посуду, постель. Опорожнив нарту, он прыгнул в нее и ускакал.
Женщина и не думала гнаться за ним. Она наклонилась и принялась рыться в брошенных вещах. Медленно подтянулись остальные. Только Анка с Грегореем остались возле юрты.
— Все-таки помнят! Есть еще на свете добрые якуты, — сказал Джанга, похожий на тунгуса. — Даже о тебе, Бытерхай, вспомнили. — Он поднял небольшую ситцевую рубашонку. — Совсем хорошую послали рубаху.
Девочка подбежала к нему.
— Мое! — воскликнула высокая женщина и выхватила платье из рук мужчины.
— Не родить тебе сразу такого большого, как эта рубашка, — сказал он и беззлобно улыбнулся, обнимая замерзшую девочку.
Женщина сверкнула глазами и с трудом наклонилась над вещами. Большой живот уже мешал ей.
Красный свет, идущий от камелька, неровными вспышками освещал убогую внутренность юрты. Джанга и Бытерхай тихо грелись у огня, наблюдая, как в большом железном котле закипала вода. Привлеченные запахом предстоящего ужина, старики Салбан и Кутуяхсыт тоже выползли из своих углов.
— Еще шевелитесь, гнилушки! — беззлобно и обыденно сказала Мергень, готовившая похлебку. — Только еду зря переводите.
— Не греши, Мергень, и тебя найдет Госпожа, — проворчала Кутуяхсыт.
— Не боюсь я ее.
— Намучит она тебя, — монотонно продолжала старуха. — Руки-ноги объест… Покоришься.
— Раньше умру, ждать не стану, — отрезала Мергень.
— С язвами жить можно, — спокойно сказал Джанга, глядя на огонь. — Хуже, если Госпожа в душу человека проберется…
Мергень не слушала. Она тревожно посматривала в дальний угол юрты, где в полумраке возле маленького ледяного окошка тихо разговаривали Анка с Грегореем.
— Когда увезли тебя, брат сразу забрал скот, а меня выгнал. Говорил всем, что ты через меня захворал. Меня все бояться стали. Не пускали в юрту. С собаками держали. А брат твой говорил обществу, что будет кормить тебя вечно, что послал тебе много…
— Как же, жди… — вяло сказал Грегорей.
— Общество уважило мои слезы и присудило отдать мне половину, а другую, он сказал, тебе послал. Я знала, что врет, но что я могла. От вас дыхание на тот свет не проходит, — быстро говорила Анка.
— А где твоя половина? — оживился Грегорей.
— Что могла я одна?.. — смутилась Анка. — Без земли, без сына… Петручан приютил меня, — тихо сказала она.
— Ааа… — по-прежнему не глядя на нее, сказал Грегорей.
— Деться было негде, Грегорей, — оправдывалась Анка. Слезы наполнили глаза. — Но я не любила его. Я никак не могла забыть тебя. Как познакомились мы… Все хотела увидеть тебя. Хоть разок… Я не жалею, Грегорей…
— Как же! Верь ей! — громко сказала Мергень, помешивая похлебку. — Кто сюда охотой придет?! Заболела она, и люди прогнали ее… Только я одна среди вас здоровая. Тело мое свежее, молодое, без пятнышка, без прыщика. Смотри! — Она вскочила и сбросила платье. — Опорочили вы меня гнилым дыханием, кровью поганой вашей. Закрыт теперь для меня большой мир, — воскликнула она и стала одеваться.
— Чего взбесилась опять? — прокряхтел Салбан. — Разве мы затащили тебя сюда? Твой муж привез тебя, увязал и бросил. Если б я тебя не нашел, комары бы съели или с голоду померла.
— Лучше б померла, чем так, — сказала она, накинув платье, и села. — Зачем эта сюда пришла?! — вдруг зло выкрикнула она, обращаясь в угол, где сидела Анка. — Объедать нас? Снимите с нее одежду! Вымажьте соком своим! Пусть узнает… — Она вскочила и направилась в дальний угол.
Анка испуганно обхватила руками свое платье. Мергень остановилась перед ней:
— Что, боишься? Вот я какая! Помни! Небось слышала обо мне от якутов?
— Слышала… — прошептала Анка.
— Выкипит! Смотрите: бежит! — воскликнула Бытерхай и показала рукой на котел.
После ужина все разбрелись по углам. Анка развязала свои узелки, достала суконную рукодельную шапку и надела на Грегорея.
— Настоящий русский, — весело сказала она и по-якутски потерлась носом о его щеку.
Мергень убирала посуду и растапливала лед в котле. Старики тихо стонали, а Джанга чинил у огня сети и тихо рассказывал Бытерхай сказку:
— В одно утро низенькая старушка с пятью коровами вышла и села коров доить…
— А почему ее так назвали? — спросила Бытерхай.
— Почему? Не знаю… Назвали так. Сидит она, слышит: вдруг зазвенели бубенчики-колокольчики — ножницы упали со стола, молоко пролилось. Посмотрела: на левой стороне дома сидит девушка. Глаза — что два светлых камня, брови — как два черных соболя. Рот из складного серебра. Сквозь белое платье сквозит лунное тело, сквозь прозрачное платье сквозит тело любимое.
