Юрий Нагибин - Мартин Андерсен-Нексе
— Олуф… — Нексе все еще во власти своих грез.
— А я Инге!.. — кричит девочка.
— Что такое?..
— Мы твои дети, папа, — укоризненно говорит Инге.
— Знаешь, чего я сегодня видел? — лепечет Олуф. — Божью коровку!
— Божья коровка, улети на небо, принеси мне хлеба! — поет Инге.
Нексе приходит в себя, но не испытывает раскаяния.
— Грета! — кричит он раздраженно. — Забери своих детей!
Входит Маргрете. Несколько обиженно говорит:
— Наших детей, Мартин.
— Наших, твоих, моих, всех! Они мне мешают.
— Ты же говорил, что любишь, когда крошки путаются в ногах.
— Да, но не в литературе.
Маргрете уводит детей. Видно, она оскорблена.
…Под уклон дня, когда удлиняются тени, приходит почтальон и вручает Маргрете послание для Мартина в большом официальном конверте. Обратный адрес: издательство «Аскехауг». Взволнованная Маргрете решает потревожить мужа, несмотря на строгое предупреждение.
Она входит в кабинет, где ничего не изменилось, разве лишь прибавилось табачного дыма да переполненная корзина уже не вмещает литературных отходов.
— Я же просил… — начал Нексе, но жена молча протянула ему письмо.
И по тому, как жадно он его схватил, как задрожали его пальцы, разрывая конверт, поняла Маргрете, в каком страшном напряжении живет ее муж.
— Ну, вот и договор, — чуть устало говорит Нексе. — Видишь, можно обойтись и без «Гюльдендаля».
— А условия? — робко спрашивает Маргрете.
— Что ж, условия… Все редактора на один покрой: взять как можно больше, дать как можно меньше, — уклончиво отвечает Мартин. — Во всяком случае, придется крепко подналечь.
— Еще подналечь? — в ужасе говорит Маргрете. — Ты загонишь лошадку, Мартин.
— Чепуха! Сопливым мальчишкой я вкалывал на ферме, — почище взрослого батрака. Трудности меня только подстегивают. И ставка слишком высока, чтоб делать себе поблажки.
Маргрете собирается что-то сказать, но тут возникает новая фигура: пожилой рабочий в грязноватом комбинезоне.
— Хозяева дома? — спрашивает он веселым хрипатым голосом.
— Кто вы такой? Как вы сюда попали? — накидывается на него Нексе.
— Вот те раз! — с нагловатым добродушием хрипит пришедший. — Сами звали. А попал через дверь, как же еще?
— Это маляр, Мартин, — робко говорит Маргрете. — Ты сам посылал за ним.
— Нет, нет, только не сейчас! Я не уйду из кабинета.
— Дело хозяйское, — благодушествует хрипатый. — А неустоечку придется уплатить, за вызов, значит.
— Сколько?
— Лишнего не возьму — десять крон.
Нексе ощупывает карманы, жалобно смотрит на жену, но у той каменное лицо.
— У меня нет мелких, — бормочет он. — Ладно, раз уж пришли, делайте свою работу. Нельзя же даром беспокоить человека. А я перейду в столовую. Надеюсь, дети не будут шуметь. Долго вы тут провозитесь?
Маляр окидывает взглядом кабинет с закопченным потолком и отклеившимися, выгоревшими обоями.
— Ежели по-быстрому, за недельку обернусь…
…Снова утро. Дети возятся в саду под кустом боярышника. Олуф что-то мастерит из щепочек, несмышленыш Сторм копается в земле, а Инге, изображая взрослую, «штопает» чулок. Внезапно Сторм издает громкий крик: то ли его кто-то ужалил, то ли взбурлила в маленьком существе безотчетная сила жизни.
— Тс! — прикладывает палец к губам Инге. — Папа работает.
— Он что — всегда будет работать? — интересуется Олуф.
— Конечно! Все папы работают.
— Плохо наше дело! — поник светлой головой Олуф. — Слушай, а разве это работа?
— А что же, по-твоему?
— Не знаю. Вот папа Бьорна работает — доски пилит, папа Хенрика — камни разбивает, а наш — все пишет и пишет. И в корзину бросает.
— Он не все бросает, — свысока поясняет Инге. — Что-то остается. Из этого делают книги.
— А книги для чего?
— Какой ты дурак! Чтобы на полку поставить. Ты видел, сколько у папы книг?
— Это все он написал?
— А ты думал кто? Папа Бьорна или папа Хенрика?
— Хорошо бы наш папа умер, — мечтательно говорит Олуф. — Можно будет бегать, играть, гудеть, как паровоз. Я так давно не гудел…
— Что ты несешь, дрянной мальчишка? — Незаметно подойдя, Маргрете слышала последние слова сына. Она хватает Олуфа за локти и трясет.
Олуф с готовностью начинает реветь и сразу смолкает, пораженный выражением материнских глаз. Все четверо со страхом косятся на окно столовой, за которым темнеет силуэт Нексе…
…В окно заглядывает ветвь березы с уже пожелтевшими листьями. Нексе работает в своем кабинете, оклеенном новыми обоями. Ранний вечер, но Нексе одолевает сон. Он мигает, трет глаза, потягивается, зевает. Не выдержав, достает из шкапчика темную бутылочку, наливает из нее в мензурку и глотает лекарство. Вошедшая с ужином Маргрете застает его на месте преступления.
— Опять?.. Ты же дал слово.
— У меня слипаются глаза.
— И хорошо! Ложись и выспись, Мартин. Ты работаешь на износ. Не забывай о своих легких.
— С легкими все в порядке. Мне надо кончить книгу.
— Это не жизнь, Мартин! Ты замуровался в четырех стенах. Мы тебя совсем не видим. Дети затравлены, боятся громко сказать слово.
— Прости меня, Дитте… Грета, — поправился он, — но у меня нет выхода. Я должен поставить точку.
— В договоре сказано, что книгу будут издавать по частям. Ведь первая часть давно готова?
— Да. — Нексе наклоняет голову, ему тяжел этот разговор. — Но она не пойдет в набор, пока я не представлю вчерне всей книги. Они хотят знать, к чему я приведу своих героев.
— Так вот какой договор ты подписал! И когда срок сдачи?
— Срок истекает, Грета. Не сегодня-завтра явится посыльный. И если я не сдам, они расторгнут договор.
— Господи!.. Ну и черт с ними совсем! — Ярость овладела Маргрете. — Здоровье важнее. И в Копенгагене можно жить. Я пойду работать. Неужели из-за этой халупы и обесценивающихся крон ты должен губить себя?
Нексе медленно качает головой.
— Нет, Грета, нет, дорогая… Теперь уже дело не в издательстве, и не в моем профессиональном самолюбии, даже не в доме. Это они меня не отпускают.
Маргрете с испугом глядит на мужа: уж не помешался ли он?
— Кто это «они», Мартин? — спрашивает осторожно.
— Дитте, Карл, Ларе Петер… Мои другие дети.
Маргрете глубоко вздыхает.
Тогда я замолкаю… Бедный ты мой великий человек! — и тихо выходит…
…За окнами воет ветер, швыряя в стекла сухую снежную крупу. Октябрь перевалил на середину. Нексе пишет.
Он видит нищую каморку, и Дитте в предсмертной агонии, и склонившегося над ней верного Карла. Дитте мучается от удушья.
— Бедняжка моя, — говорит Карл, обнимая ее голову, беспокойно мечущуюся на подушке. — Постарайся успокоиться, милая, милая моя Дитте.
— Успокоиться, — в полузабытьи говорит Дитте. — Конечно. Но если меня то и дело зовут… Как это утомительно!
Где-то поблизости заплакал ребенок. Его плач раздавался среди полной тишины и делал ее еще более ужасной, гнетущей.
— Ребенок, наверное, замарался! — сказала вдруг Дитте громким, звенящим, как хрусталь, голосом. — А матери нет. Но я не пойду возиться с ним. Не хочу я вставать из-за него.
— Дитте, — сказал Карл дрожащим голосом, — а помнишь ты девочку, которая ужасно боялась темноты и все-таки встала впотьмах, якобы дать кошке молока?
В лице умирающей Дитте появилось страдальческое выражение, как будто воспоминания причиняли ей боль.
И вдруг она откинула одеяло, поднялась со своей жалкой постели и, худая, тоненькая, как свечка, в длинной серой рубашке, очутилась перед Нексе.
— Ты хочешь убить меня? — говорит она слабым, мучающимся голосом. — За что? Я так мало жила. И так плохо жила. Мне не выпало даже крошечного счастья. И все-таки мне хочется жить. Дай мне пожить хоть немного, пожалей меня…
— Прости меня, Дитте, — отвечает Нексе, его лицо мокро от слез. — Так надо… Я люблю тебя и хочу, чтобы ты жила долго и счастливо, но это невозможно. Беднякам отказано в счастье. Ты должна умереть, чтобы в черствых душах пробудилась совесть, в робких — гнев, в усталых — сила.
— Я не хочу… Дай мне хоть несколько лет. Тебе же ничего не стоит. Ну, ради Карла, он столько ждал и надеялся. Будь добрым, прошу тебя!..
…В своей спальне не спит Маргрете. Ей тревожно, она к чему-то прислушивается. Потом встает и идет по спящему дому к кабинету мужа. Возле дверей она слышит какой-то грубый шум, словно бы падение тяжелого тела. Распахивает дверь — Мартин неподвижно лежит на полу. Она бросается к нему, берет его голову в свои руки.
— Мартин!.. Мартин!.. Что с тобой?.. Мартин, милый!..
Он приоткрывает веки — черные на белом, без кровинки, лице.
— Дитте умерла, — говорит он и снова теряет сознание…
