Андрей Михалков-Кончаловский - Андрей Рублев
Андрей несколько мгновений смотрит на Кирилла и отводит глаза. Кирилл не отступается:
— Ты посмотри на меня, посмотри! Ты что думаешь, из-за чего я в монастырь вернулся? А? Из-за куска хлеба вернулся, чтобы дожить спокойно! В миру не смог, потому как делать ничего не умею! Ведь ничего! Ведь умру, и ничего от меня не останется. А чувствую, помру скоро… Я помер уж. Вот, может, только Писание, даст бог, успею… Тебе тоже не так уж много времени осталось — помрешь, ведь жалеть будешь! Что? В могилу с собой унести хочешь? Ну скажи хоть слово! Ну чего молчишь?! — Кирилл в исступлении дергает Андрея за рукав. — Ну прокляни меня, хочешь? Прокляни! Не молчи только! Я скомороха тогда продал! Я! Слышишь?! Что же ты молчишь?!
Андрей смотрит сквозь Кирилла неподвижным взглядом, потом отворачивается, и Кирилл видит на его лице отчужденную и странную улыбку…
Поздняя осень. В глубокой яме, стены и дно которой выложены камнем, человек двадцать мастеров заканчивают устройство глиняной формы. Огромную, отдаленно напоминающую колокол гору глины мастера оплетают изогнутыми железными прутьями. По шатким мосткам вверх и вниз снуют работники и носят глину, известь, железные прутья.
А наверху вокруг ямы идет своя работа: свозят бревна, сгружают камень, кирпич, ссыпают известь. Огромное по размаху, многолюдное и шумное занятие — литье колокола.
Среди этой толчеи мечется малорослый, тщедушный паренек и командует работами. Он суетится, хватается за все сразу, отдает приказания и время от времени с тревогой поглядывает на низкое пасмурное небо. Сейчас он руководит работой вокруг ямы — по углам ее вкапываются огромные, метровой толщины дубовые столбы. Один столб уже укреплен, и в верхнем конце его плотники долбят сквозное отверстие, в которое потом продернут канаты.
Бориска толчется рядом с плотниками, потом не выдерживает размеренного ритма их работы, отталкивает одного из них и, вырвав у него из рук стамеску, начинает лихорадочно долбить дерево сам.
В этот момент к Бориске подбегает сухонький дьячок в перепачканном подряснике и отзывает в сторону.
— Не соглашаются купцы! — задыхаясь, сообщает он.
— Как — не соглашаются? — не понимает Бориска.
— Втридорога заломили. Говорят, за такую веревку еще дешево.
— Ну покупай, что же делать!
— Борис! — зовет кто-то со дна ямы старшого.
— За такую цену покупать? — пугается дьячок.
— Покупай!
— Так тебя князь прибьет, мы его разорим совсем!
— Борис! — кричат из ямы.
— Иду! — Бориска, убегая, с отчаянием машет рукой. — Мне уже все равно! Покупай!
Полсотни мужиков готовы поднять тяжелым дубовый столб. Все ждут команды Бориски.
Сквозь людской водоворот и гвалт, оглядываясь, присматриваясь и давая дорогу то телеге с грузом, то мужику с бревном, то княжескому дружиннику на коне, пробирается Рублев.
— Ну, взялись! — кричит Бориска. Мужики нагибаются к столбу. Малый пятится и наступает на ногу Андрею. — Уйди, отец, лучше уйди! Прибьют тебя здесь, пришибут! — торопливо бормочет он.
В это время кто-то снова зовет его из ямы.
— Без меня не подымайте. Я сейчас! — отвечает Бориска, а сам богом спускается по гибким мосткам вниз.
— Не выдержит форма здесь, — говорит лысый мастер, — еще слоем надо оплетать.
— Каким слоем?! Я думал, вы уже глиной все обмазали, а вы каркас еще не кончили, — поражается малый.
— Больно быстрый ты, — усмехается лысый. — Еще слоем надо укреплять, а прутья все кончились.
Бориска подходит к форме и, мельком взглянув на нее, приказывает:
— Хватит, заделывайте, ничего укреплять больше не будем. Чтобы к вечеру обжиг начать!
— Да что ты, смеешься? — изумляется старший мастер с сивой бородой. — Если форму не укрепить, она же меди не выдержит! Треснет — и пропало все!
— А если завтра снег пойдет, мы обжечь не успеем? — злится малый. — Что, работа не пропала? Меня тогда засекут, не вас!
Рублев стоит на краю ямы и смотрит вниз. Мастера растерянно топчутся на каменном ее дне, а между ними вертлявым чертом мечется малый с бешеными прозрачными глазами.
— Не буду я этого делать, — говорит лысый.
— Не будешь — не надо, можешь убираться, — свирепеет Бориска и обращается к рыжему ученику. — Андрейка, давай заделывай!
— И он не будет заделывать, — упрямо говорит лысый.
От ярости Бориска обмирает, потом берет себя в руки и тихо спрашивает Андрейку:
— Форму заделывать будешь?
— Да не выдержит она меди! — с отчаянием говорит старик.
— Еще слоем надо оплетать, — покраснев почти до слез, бормочет Андрейка.
— Ты меня слушать будешь? Кто здесь главный? — так же тихо повторяет Бориска.
— Еще слоем надо…
Бориска мгновение стоит, будто поперхнувшись, потом отчаянно кричит:
— Федор!
К яме подбегает верзила-дружинник.
— Сечь этого! — указывает на Андрейку Бориска. — Именем князя сечь! Не хочет колокола лить! Приказа моего не слушает! Я вам покажу, кто здесь главный!
Мастера стоят, остолбенев, и глядят на Бориску. Дружинник набрасывается на Андрейку и выкручивает ему руки.
— Нас отец твой не так жаловал, — слабо улыбаясь, говорит бледный, как мел, мастер.
— Ах, отца моего вспомнили?! — ядовито улыбается малый. — Вот во имя отца его и высекут!
Дружинник без труда уволакивает онемевшего от страха Андрейку.
— Давайте форму заканчивать! — вдруг устало говорит Бориска.
Мастера поспешно принимаются за работу. Внезапно осунувшийся, бледный Бориска стоит в оцепенении, покинутый всеми, и с тоской смотрит из ямы на тополь, голый и мертвый перед лицом наступающей зимы.
Наверху мнутся мужики:
— Бориска! Так как же? Мы ждем!
Малый тяжело вздыхает.
— Без меня вкапывайте, — и направляется к форме.
Вместе с угрюмыми литейщиками Бориска из последних сил обмазывает каркас глиной. Работа без сна в течение нескольких ночей сказывается, и он засыпает стоя, прислонившись лицом к мокрому боку формы. Старый мастер толкает его в бок.
— Ступай, ступай, поспи малость, — хмуро говорит он.
Бориска с трудом поднимает набрякшие веки, шатаясь, как пьяный, идет к дырявому навесу, падает на солому и мгновенно проваливается в бездонную темноту, из которой его тут же извлекает чей-то голос:
— Бориска! Бориска, проснись! Бориска!
Он через силу раскрывает слипающиеся глаза и видит: все вокруг белым-бело. Ни грязи, ни серой мертвой травы. С неба падают огромные пушистые хлопья снега. Старый мастер трясет малого за плечо.
— Вставай! Снег повалил. Я уже обжиг начал!
Бориска вскакивает и, поддерживая штаны, бросается к яме, на ходу выговаривая мастеру:
— Почему без меня? Какое право?! Я сам знаю когда!
Он подбегает к яме и останавливается, еще не оправившийся ого сна, поддерживая обеими руками сползающие портки. Высокое могучее пламя с гудением и яростью рвется, касаясь острыми языками сумрачного темнеющего неба. Идет снег.
Зима. Уже давно вкопаны высокие толстые столбы по углам черной, накопченной ямы с готовой формой. Над формой сооружена крыша из липовой коры, предохраняющая ее от снега. Вокруг ямы работает множество людей. Заканчивается строительство четырех плавильных печей, расположенных между столбами. Отовсюду к строительной площадке тянутся санные пути, но которым свозят в одну громадную кучу металл для литья. Ползут подводы с медными болванками, волокут веревками куски старого разбитого колокола. У больших весов суетится Бориска — взвешивает серебро. Вокруг стоят мастера и дружинники.
— Маловато сребреца-то! — решительно обращается Бориска к дружиннику. — Скажи князю, пусть не скупится, мало прислал!
— У нас великий князь никогда не скупится, — кривится княжеский сотник Степан.
— Ничего не знаю! Еще полпуда надо! — требует Бориска.
— Какая разница, — усмехается лысый мастер, — полпуда больше, полпуда меньше, когда колокол на пять тыщ пудов потянет.
— А кто секрет колокольной меди знает? Я или ты, может быть! — вспыхивает Бориска. Все замолкают.
— Так передай князю, чтоб не скупился. Полпуда еще надо! — Бориска поворачивается, спускается в яму и, подойдя к работающим внизу, в широкой улыбке растягивает большой рот.
— Ты чего? — спрашивает его старый мастер.
— Я из великого князя сколько хочешь серебра вытрясу, — Бориска в притворном испуге зажимает рот рукой и, тараща глаза, оглядывается, не слышал ли кто. — А колокол-то и не зазвонит! — и он громко смеется булькающим истерическим смехом. Мастерам неловко, и они отводят глаза.
Бориска поднимает голову и видит на краю ямы великого князя. Тот сидит верхом на белом жеребце и смотрит на малого пристально и серьезно.