Семен Цвигун - Возмездие
— Откуда известно, что врач?
— Ну, это я тебе говорю, ты мне веришь? — улыбнулся Алиев.
— Идем, — позвала Зина новенькую.
Млынский сошел с тропы, пропуская людей. Посмотрел назад, на разъезд, где все еще продолжало гореть и громыхать.
Люди шли увешанные трофейным оружием, несли на плечах раненых, шли усталые, но довольные удачным боем, шли, не обращая внимания на продолжавшуюся метель. То здесь, то там раздавался дружный смех.
Млынский увидел немецкого офицера в кителе, без фуражки, идущего по тропе неровной походкой. Бойцы смеялись над ним. Млынский нахмурился.
— Юрченко! — окликнул майор командира взвода. — Что за цирк?
Юрченко подошел и, козырнув, протянул документы пленного.
— Взяли прямо в поле, товарищ майор. Без оружия, без шинели, идет и плачет как маленький…
Бойцы опять рассмеялись.
Млынский не улыбнулся.
— Ранен? — спросил он.
— Кто? Немец? — удивился Юрченко. — Да он пьян в драбадан, товарищ майор.
Немец был уже знакомый нам подполковник из поезда.
— Мне вернут мои вещи, мой чемодан? — сказал подполковник.
— Был у него чемодан? — спросил майор командира взвода.
— Да не было с ним ни черта, товарищ майор! Всю дорогу ноет про свой чемодан. Чуть богу душу не отдал, а…
— Да-да, чемодан! — повторил подполковник по-русски и продолжал по-немецки: — Это ужасно…
Но Млынский уже не слушал его.
— Оденьте его во что-нибудь, — распорядился он, уходя. — И шире шаг!
Для подполковника кто-то передал красноармейскую шинель. Юрченко развернул ее. Немец машинально подставил руки, повернулся спиной, полагая, что на него наденут шинель. Юрченко накинул ее на плечи подполковника, нахлобучил на голову ушанку и легонько ткнул коленкой под зад.
— Ладно, иди, фон благородие…
Подполковник шагнул, качая головой и что-то бормоча про себя.
…К рассвету метель утихла. Над лесом вставало морозное солнце. Золотились стволы сосен, и свечами горели меж ними укутанные снегом ели.
Отряд Млынского и партизанский отряд «Россия» расходились каждый своей дорогой. Вместе с партизанами уходил длинный санный обоз и все женщины, освобожденные минувшей ночью.
У развилки лесных дорог Млынский и его товарищи провожали секретаря обкома Семиренко. Следом коноводы вели оседланных лошадей.
Под елями, рядом с дорогой, стояло несколько саней, в которых лежали раненые. Зина и Ирина Петровна заканчивали перевязку перед дальней дорогой.
— Врач у меня лежит с тяжелым ранением. Ждать, пока пришлют с Большой земли, невозможно… — говорил Млынский Семиренко.
— Оставляй Ирину Петровну и не сомневайся. Она у нас до войны в первой больнице работала. Жила одна, с мужиками поведения строгого. Ее так и звали: девушка с характером…
— Что же, если ты советуешь…
Секретарь обкома, которому никак не удавалось застегнуть пояс с саблей поверх полушубка, заметил улыбку Млынского и смутился.
— В пешем строю мешается… Все надеюсь, доведет-ся-таки фашиста саблей достать…
Млынский сказал:
— Жаль расставаться…
— Еще бы! — Семиренко погладил саблю. — С двадцатого храню. Сам Котовский вручал, не жук, брат, чихнул…
— Я говорю, с тобой расставаться жалко, Васильич…
— А… Не на век же! Такие дела еще впереди! Ну, с Новым годом! Чую, хороший год будет. Давай поцелуемся, что ли…
Они обнялись. Потом Семиренко стиснул Алиева.
— Спасибо, комиссар!
Алиев изменился в лице от боли и невольно застонал.
— Гасан, ты что? — спросил Млынский встревоженно.
Ирина Петровна, все время поглядывавшая в сторону Алиева, была уже рядом.
— Он ранен, товарищ командир. В грудь.
Алиев чертыхнулся по-азербайджански, сердито сверкнул глазами.
— Задело немного.
— Прости, дружище, — сказал Семиренко.
Млынский посмотрел на Зину.
— Если б я знала… — сказала она. — Ложитесь в сани, товарищ комиссар!
— Ложись, Гасан, — поддержал ее Млынский.
— Ну хорошо… Ложусь. Зачем такой шум? — улыбнулся Алиев.
Коноводы подвели лошадей. Семиренко и партизаны сели в седла и сразу же приняли лихой вид.
Млынский крикнул шутливо:
— С новым пополнением ты теперь не соскучишься!..
— Хорошее пополнение. — Секретарь улыбнулся Ирине Петровне и за словом в карман не полез: — А лучшую-то у себя оставляешь. До войны к ней в больницу не лечиться, а смотреть на нее ходили… Ну, бывайте здорованьки! Эх!
Партизаны хлестнули коней и поскакали, только комья снега летели из-под копыт.
Штурмбанфюрер Занге, в расстегнутом кожаном черном пальто, которое он еще не успел привести в порядок после ночной передряги, вошел в приемную начальника отдела безопасности группы армий. Непрестанно звонили телефоны.
— Адъютант бригаденфюрера Вольфа! — сказал, сняв трубку одного из трех телефонов, немолодой оберштурм-фюрер, похожий в своих роговых очках скорее на школьного учителя, чем на гестаповца. — Сожалею, но не могу соединить с ним вас, господин комендант…
Занге решительно направился к дверям кабинета, на ходу отстранив адъютанта, пытавшегося загородить ему дорогу.
Сквозь двойные двери шум не проникал в кабинет бригаденфюрера Вольфа. Здесь, в полумраке (шторы для затемнения на окнах едва были приподняты), царили совсем иные звуки. Глубоко сидя в кресле и упершись в грудь подбородком, бригаденфюрер слушал фортепьянный концерт. В автоматической радиоле «Филипс» мягко, без шипения крутился большой диск пластинки.
— Музыка по-прежнему успокаивает нервы? — спросил вместо приветствия Занге.
— A-а, ты еще жив? — ответил Вольф, взглянув на вошедшего исподлобья, не подняв головы. Вяло шевельнув рукой, он велел адъютанту, стоявшему позади Занге, выйти.
Пока Занге снимал пальто, Вольф приглушил музыку.
— С Новым годом! — сказал Занге, глянув на аккуратную елочку, украшенную цветными шарами и свечками. — Как дети и Герта?
— Спасибо, пока все в порядке. Садись. — Вольф достал из бара, вмонтированного в тумбу стола, бутылку с коньяком и рюмки.
Занге сел. Разливая коньяк, Вольф на секунду задержал свой взгляд на новеньком рыцарском кресте на шее Занге.
— Поздравляю, — буркнул Вольф, подняв рюмку.
— Благодарю, бригаденфюрер. — Занге поправил крест, взял рюмку. — Рад, что будем работать вместе.
— Я получил шифровку с приказом о помощи тебе и содействии.
— Мне нужно встретиться с фон Хорном. Ты можешь организовать это быстро?
— У меня по горло своих забот… — ворчливо ответил Вольф.
— У тебя неприятности?
— Ты о чем?
— Ладно, Вольф. Я ведь прямо оттуда, из этого ада у моста.
— За два с половиной года мы потеряли здесь тысячи паровозов и десятки тысяч вагонов с техникой и людьми. Так что каша у моста, из которой тебе посчастливилось выбраться, — эпизод, вот и все. А неприятности у меня еще будут: пропал подполковник Фридрих Бютцов с секретными документами, и через час мне предстоит доложить об этом командующему, генералу фон Хорну.
Документы подполковника Бютцова лежали на дощатом столе перед Млынским. Сам подполковник сидел напротив, напряженно выпрямив спину. Он был трезв и напуган всем случившимся с ним, хотя пытался держаться достойно.
В лесной сторожке было жарко натоплено. Поленья трещали в печке. Ерофеев молча убирал со стола и сердито сопел, стараясь не смотреть на немца. У окна, привалившись плечом к стене, стоял командир разведки отряда лейтенант Горшков.
— Вы служите в Берлине? Так, подполковник Бютцов? — спросил по-немецки Млынский, но пленный упрямо молчал, упершись взглядом в тот конец стола, с которого вестовой убирал посуду. — Цель вашей командировки на фронт? — И по-русски Горшкову: — Кормили его?
— Носили… — ответил Горшков. — А ел или нет…
— Я бы его накормил, — ворчал Ерофеев, сердито гремя посудой, — свинцовым горохом…
— Ты печку раскочегарил, искры небось до небес, демаскируют. Иди погляди, — сказал ему Млынский.
— Ладно, сейчас уйду, — ответил старик.
Млынский снова обратился к пленному:
— Вы будете отвечать?
Немец наконец-то взглянул на майора.
— Я немецкий офицер, присягал в верности родине и не хочу причинять ей вреда…
— Черт! — тихо выругался Горшков. — Теперь будем время терять, политграмоте обучать его…
Немец опасливо на него покосился.
Млынский продолжал по-немецки:
— Что ж, подполковник Бютцов, если вы не видите разницы между Германией и фашизмом, которому вы так ревностно служите, вы рискуете разделить его участь…
В это время в дверях сторожки вместе с клубами морозного пара появился Хват.
