Валентин Ежов - Первая Конная
Буденный смотрел ему вслед и вдруг спросил:
— Пашка, а ведь я тебя на эскадрон ставил?
— Не, — ответил Пашка, — нам это ни к чему, нам в рядовых сподручней.
— Ну, иди, иди… — улыбнулся Буденный. — Сверхгерой!
В неглубокой лощине застыли упряжки тачанок.
— Да ты послушай, — говорил Матвей. — Антанта это, стало быть, английские и французские буржуи шлют Деникину всякое барахло, обмундирование, снаряды, сахар, какаву. А мы налетим и отнимем. Гляди, какой френч отхватил!
— Важнецкое сукнецо!
— Будет нам какава, — сказал чей-то голос, — и сукнецо будет. Все здесь останемся. Их, говорят, здеся такая силища будет…
— Это кто ж такое говорит? — грозно спросил Матвей. — Ты, заячья душа, понимаешь, что говоришь?
— А что? Я свою мнению высказал, — опасливо проговорил казак.
— Да я зараз с потрохами вышибу такое твое мнение! — возмутился Матвей,
В стороне от первых шеренг развернулись санитарные фургоны.
— А Сурков мне предложение сделал, — сказала Дуська.
— Ну?! Кога? — в один голос вскрикнули Поливка и Варя.
— Нынче. Приходит это, знаешь, сапоги начистил. Позвольте, говорит, Авдотья Семеновна, с вами объясниться… В общем, насчет всяких уз толковал.
— А ты?
— Я? — переспросила Дуська. — Я завернулась и пошла!
Пашка набивал патронами обойму.
— А ежели они без погон или темно, скажем, как их отличишь? — пытал его молодой казак.
— Первым делом, — ответил Пашка, — на хвосты смотри, они их не режут, а мы стрижем под бабки. А вторым делом — на винтовки: они их через правое плечо носят, а мы — через левое.
— А если он без винтовки? — спросил молодой.
— Тогда он, миляга, сам тебя отличит,
— жестко сказал Пашка, ковыряясь с патронами. — Отличит, да так, что никаких сумленьев!
Туман редел. Теперь уже только клочья пелены плыли над степью.
— Говорят, деникинские офицеры избегают с вами встреч, — сказал Сталин. — Жребий тянут, кому идти. Они утверждают, что ваши бойцы — фанатики. Рубятся до последнего.
— Тише… — Буденный поднял руку.
— Что? — тревожно спросил Сталин.
— Скворцы поют, — ответил командарм. — Значит, будет ясная погода. Донская примета. Скоро развиднеется, не опоздать бы. Пожалуй, начнем. — И он махнул рукой.
Тут же вперед выступили трубачи, и топкий серебряный звук, подхваченный полковыми трубачами, полетел над бесконечной линией замерших перед боем эскадронов.
Разузданные кони, щипавшие траву, разом вскинули головы и настороженно застыли.
Бойцы поднялись.
Все смотрели вперед. Но впереди была сплошная полоса рваного тумана.
— Да, — сказал казак, — положим нынче головы, дорогие товарищи начальники, за народное дело. Не увидим новой, светлой жизни…
— Не зуди, сачок, — оборвали его.
— Разбирай коней! Подтянуть подпруги!..
Жаворонок выпорхнул из кустов и тревожно забился над людьми.
— За гнездо тревожится, — сказал боец.
— Нехай перетерпит. И для него, небось, ковыряемся…
— Зябко что-то мне, — сказал казак.
— Щас согреешься…
— Эй, — кричал взводный, — пораспустили коней. Не дай нагибаться. Заподпружить!..
— Тпру. Стой…
Туман редел и клубился в сырых лощинах.
— Топчи огонь. Соблюдай маскировку!
Бойцы тушили редкие костры.
— Чего бы я съел, ребята… — мечтательно протянул боец в кубанке. — У нас дома аккурат в это время цыплят режут…
— Заткнись, и так тошно.
Филька-казачок устраивался на козлах тачанки. В карманах его что-то лязгнуло. Матвей испуганно отодвинулся.
— Слухай, Филька, ты ентими гранатами не шуткуй. Себя распотрошишь и людёв покалечишь.
— Поедем, што ль? — строго спросил усатый батареец повозочного деда, дремавшего на козлах. — Поедем или дремать будем?
— А по мне, как хочешь, товарищ, — почесываясь, безразлично ответил Грищук. Он покосился на острый круп лошади и на стоявшего рядом жеребенка. — Я, почитай, верст полтыщи уже отмахал. То одного везешь, то другого — обратно…
Теперь — снаряды… Я понимаю, конечно, дело военное, помочь нужна… Приник уж, второй месяц. Будто и дома не жил вовек,
— А ты иди, тебя ж никто не держит.
— Дык куда ж я без нее, без кормилицы, пойду. Старуха домой не пустить, — он вдруг смолк. Прямо к нему шел эскадронный.
— Ты вот что, — сказал эскадронный. — Жеребца своего сничтожь! Наведет панику в бою… Гляну на него, и рука дрожит. Рубить не можно. А все через то, что вид у него, поганца, домашний, а на воине подобное не полагается! — Не взглянув па жеребенка, он ушел.
— А у меня дома, — сказал усатый батареец, — такой же растет. Вот вернусь — с бабы, как за дитё, спрошу!
— И когда этой войне конец, — с сердцем проговорила Дуська и полезла в фургон с красным крестом. — Сколь народу побили!
— Недолго уж ждать. Теперь скоро, — сказала Варя, тревожно вглядываясь в туман.
И вновь звук трубы, уже более резкий» пронесся над рядами.
— К атаке! Становись! По коням! Становись!
Бойцы стали съезжаться в шеренги.
— Примкнуть штыки, — тихо и взволнованно говорил «гусар» пехотинцам. — Патрон в ствол. Проверить…
Очкарик неумело тянул подпруги. Низкорослый конёк надул брюхо и, упрямо сжав зубы, отвесив нижнюю губу, ждал.
— Ну, подлец! Вот подлец! — сердился очкарик.
— Не забижай скотину, — сказал ему взводный, уже сидевший верхом.
— Ведь на нем вчера пахали. Как на нем в атаку идти? — растерянно спросил очкарик.
— А на тебе что ране делали? У нас всех разная предназначения. — мудро ответил взводный. — К войне никто не назначен. Однако шашку на плуг менять рано. Потому идем и не жалимся…
Подошел казак с льняными волосами, молча оттолкнул очкарика от коня.
— Спусти дыхло, — зло сказал он коню и ударил его коленом в живот.
— Пойдем, что ль? — спросил Тимошка, вынимая древко из стремян и разматывая знамя, на котором была нарисована звезда и написано про Третий Интернационал.
— Там видать будет, — сказал Маслак и закричал: — Сидай на коников! Скликай людей, эскадронные!
Трубачи сыграли тревогу.
Эскадроны построились.
На холмистой равнине, в редеющем тумане, была видна шевелящаяся бурая масса войск. Над ней, поблескивая, трепетали значки и штандарты.
Связные с приказами наметом сновали перед строем.
Все ждали атаки.
— Командарм, — сказал Ворошилов, расчесывая маузером гриву своей лошади, — скажи войскам напутственное слово. Вот они стоят и ждут…
Буденный вздрогнул и, поднявшись на стременах, оглядел ряды. Сияющий жеребец его, высоко вскидывая ногу, бил в землю копытом.
— Товарищи бойцы и командиры! — громко и отчетливо крикнул Буденный. — Рабоче-крестьянское правительство — первое в мире — приказывает вам атаковать неприятеля и произвести победу!
— Ур-р-а-а!.. — грянули бойцы.
— О чем он? — переспрашивали в дальних рядах.
— К победе зовет!
— Да тише вы! Дайте послухать, что человек говорит.
— Может, кого и срубят в этом бою, — голос командарма зазвучал глухо. — Я того ие скрываю. Но другого пути у нас нет! Веселей надо, ребята! Победить или умереть! Это я вам говорю, Семен Буденный. А Республика вас не забудет!
— Даешь атаку! — закричал очкарик и, выкатив глаза, рассек саблей воздух.
— Ты что? — испугался за него Тимошка.
— Били мы их под Царицыным, били под Ольховкой и Дубовкой, в Дону купали. Надо их еще раз скупать, да так, чтоб два раза окунуть и один раз вынуть!
Конек вскинул голову и спустил воздух. Парень затянул подпруги.
— Ты вот что, — обернулся он к очкарику. — Мне ребята поручили беречь тебя, как Буденного. Срубят, кто письма писать будет? Письма для нас — дело первейшее. Так что езжай рядом и никуды не суйся. Ты гуся-то и того с четвертого разу порешил, куда тебе…
— Ребята, — расталкивая шеренгу и въезжая на свое место, спросил Тихомолов, — у кого закурить есть, ребята?
— У доктора спроси, — посоветовал боец в кубанке, — у него полный кисет.
— Не даст он… — засомневался Пашка.
— Эскадронный где? — спросил проезжавший мимо казак.
— Сами с утра ищем.
— Послушай, ребята, тишина-то какая.
— А что тут шуметь… Рубка, она шума не любит…
Ворошилов вновь взглянул на часы. Было без пяти шесть утра. Земля еще не очистилась от тумана, но на небе редкие облака уже были подсвечены солнцем.
— Пора, — сказал Буденный, опуская бинокль. — Пора. Самос время атаковать.
Оли стояли на пригорке, и лошади их неторопливо переступали.
Застывшие шеренги армии скрывались в редеющей пелене тумана. Прозвучала команда. Трубачи сыграли сигнал атаки и поспешно отступили за фланги.
