Анатолий Гребнев - Успех
— Не знаю.
… Он возвращался в зал бегом. Там гремел вальс.
Наступил день премьеры.
Об этом извещали афиши. Слово «Чайка» разлетелось по улицам, по афишным тумбам и заборам, пристало к огромному белому щиту у подъезда театра. Здесь сейчас толпился народ.
За кулисами шли последние приготовления, сновали актеры и костюмеры, кого-то искала помреж Галя. В актерском фойе Николай Князев, уже в гриме, в чесучовом пиджаке Тригорина, разговаривал по телефону. Он и указал Гале направление, куда она тотчас устремилась.
В тесной актерской уборной сидела, закончив грим, в белом платье Нины Заречной, Алла Сабурова. У окна стоял Геннадий.
— Я сейчас. Закройте дверь, — сказал он вошедшей Гале.
— Я даю звонки, — сказала Галя.
— Хорошо. — Он смотрел на Аллу. — Ну что?… Ни пуха!
Поднял ее за руки, привлек к себе, поцеловал. Она отстранилась:
— Вы с ума сошли, грим! Идите сюда!
Но он уже вышел, на ходу вытирая щеку. Наткнулся в фойе на Князева. Тот, увидев его, испуганно положил трубку телефона. Потом окликнул, показал рукой на щеку: там, видимо, еще оставался какой-то след…
Начали. Сыграли первые сцены. Зал молча слушал. Из-за кулисы Геннадий видел угол партера, боковые ложи, часть сцепы, где сейчас, то появляясь в его поле зрения, то исчезая, Нина и Треплев разыгрывали свой домашний спектакль:
— «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде… словом, все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли…»
Геннадий вышел на улицу. Пересек дорогу.
В стекляшке в этот час были сплошь пустые столики, зато два-три запятых принадлежали компаниям, забредшим сюда отнюдь не ради сарделек и кефира. Все необходимое, очевидно, имелось в наличии, и буфетчица, посмотрев строго на Геннадия и поколебавшись, взяла граненый стакан.
Он выпил здесь же, у стойки, и отправился с тарелками за столик.
Тут он долго сидел, подперев руками голову.
Потом поднял глаза и увидел человека, смотревшего на пего из-за столика в углу. Это был Олег Зуев.
Они поздоровались.
Потом Геннадий, пожевав закуску, обернулся к буфетчице, сделал ей знак рукой — она поняла без слов, принесла еще стакан. Он вывалил па стол рубли из кармана.
На сцене шел финал третьего акта. Тригорин вернулся за тростью.
Нина. Завтра меня уже не будет здесь, я ухожу от отца, покидаю все, начинаю новую жизнь… Я уезжаю, как и вы… в Москву. Мы увидимся там.
Тригорин (оглянувшись). Остановитесь в «Славянском базаре»… Дайте мне тотчас же знать… Молчановка, дом Грохольского… Я тороплюсь… (Пауза.)
Нина. Еще одну минуту…
В стекляшке было совсем пусто. Геннадий сидел за столиком, обхватив руками голову. Над ним стоял Олег Зуев.
— Слушай… — Олег потеребил его за плечо. — Слышишь меня? — И снова потеребил.
И — выпрямился, отступил в удивлении: Геннадий плакал, плечи его дрожали.
Он поднял наконец голову, достал платок из кармана, вытер лицо, высморкался, с ответным удивленьем взглянул на Олега и встал.
И направился к выходу, не оборачиваясь.
Олег шел за ним следом, готовый подстраховать. Но шаг Геннадия был тверд, хотя и медлен. Он пересек улицу, вошел в подъезд театра, так и не обернувшись на Олега.
Спектакль заканчивался. Нина прощалась с Треплевым.
Нина. Помните, вы подстрелили чайку? Случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил… Сюжет для небольшого рассказа… Это не то… О чем я?.. Я говорю о сцене. Теперь уж я не так… Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцепе и чувствую себя прекрасной. Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле — все равно, играем мы па сцене или пишем — главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть…
…Геннадий шел по пустому фойе, мимо актерских фотографий, и затем коридорами, лестницами — к сцене, к кулисам…
Нина. Хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, — чувства, похожие па нежные, изящные цветы… Помните?.. «Люди, львы, орлы и куропатки, рогатые олени, гуси, пауки, молчаливые рыбы, обитавшие в воде…»
Потом она убегала по длинному помосту в глубину зала, в темноту.
… Как описать успех? Летели на сцену цветы и аплодисменты, сияли лица, публика не расходилась. Выходили на поклон актеры, брались за руки, отступали, возвращались. Потом к их цепочке присоединился вызванный на сцену режиссер…
В служебной ложе стояли и горячо аплодировали две сорокалетние женщины. Геннадий узнал их. Он автоматически — без радости, без всякого выражения, отключено — двигался вместе со всеми взад и вперед, словно выполнял работу; потом показал кому-то, чтобы опустили занавес…
В зимний солнечный полдень Геннадий поднимался по лестнице московского дома — с портфелем в одной руке и связкой книг в другой.
— Мама, я приехал.
— Надолго?
— Не знаю. Может быть, насовсем.
— Тебе уже звонили с утра… Ну куда, куда в башмаках полез, посмотри, что наделал. Обувь сними!
— Сниму, сниму. Ты что, не удивилась?
— Так звонили же, я тебе объясняю. Спрашивали. Александр Андреич тебя ждет. Там что, новости какие-то?
— Новости, новости, мама… Ой, дай чего-нибудь поесть!
— Руки мыть будешь?
— Буду, буду.
Звонил телефон. Мать сделала торопливое движение. Он удержал ее за локти:
— Не подходи, ладно, потом. Не будем спешить… Ну чего ты? Позвонят еще… Дай хоть па тебя поглядеть!
