Роберт Рождественский - Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе

Тихие окна
               заря занавесила.
Мать над кроваткой склонилась упрямо.
Нету на свете бессонней профессии,
чем
профессия мамы.

Дети
      большие и малые
наша надежда и мука.
Мамы,
        учитесь быть мамами!
Это – большая наука.

Я говорю
            совершенно ответственно
и без предвзятости и без обмана:
нету на свете труднее профессии,
чем
профессия мамы.

Дети
      большие и малые
наша надежда и мука.
Мамы,
        учитесь быть мамами!
Это – большая наука.

Под счастливой звездой я родился,
жизнь качала меня и трясла.
И высокая доля артиста
мне однажды на плечи легла.
Этой участи знаю я цену:
вот я руки свои распростер,
вот сейчас выходить мне на сцену.
Так, как будто идти на костер!

На судьбу мы чужую не зарились,
в этом нас упрекать не трудись.
Дайте занавес!
Дайте занавес!
Ваше слово,
                товарищ артист.

Мы в гастрольные шли караваны,
мы читали стихи нараспев.
Ах, какие бывали провалы!
Ах, какой грандиозный успех!
Как сияли прекрасные лица!
И восторг проходил по рядам.
И от счастья, уткнувшись в кулису,
режиссер, как ребенок, рыдал.

Мы на солнце немыслимом жарились,
мерзли мы в поездах до утра.
Дайте занавес!
Дайте занавес!
Нам еще отдыхать
                         не пора.

Я играл палачей, и героев,
и карманников, и королей.
По ночам меня будит порою
эхо сыгранных мною ролей.
И хотя их никто не оценит,
и хотя я свое отыграл,
смерти я не боюсь, – ведь на сцене
я две тысячи раз умирал.

Буду жить, не ворча и не жалуясь.
И однажды тихонько скажу:
Дайте занавес!
Дайте занавес.
Дайте занавес…
                     Я ухожу.

Мальчишки уснули,
                           подушку дыханием грея.
Мальчишки уснули
                          на теплой ладони страны.
Пожалуйста, тише!
                         Ведь в это полночное время
снятся ребятам
крутые звездные сны.

Сны, сны, сны
о больших марсианских веснах.
Сны о молчанье Луны,
сны о звездах.
Сны, сны, сны,
приходите почаще, пожалуйста!
Простые сны, великие сны,
сны, сны.

Они вырастают,
                      веселые мальчики эти.
Они покидают с улыбкой
                                  края тишины.
И где-то на дальней,
                           еще неизвестной планете
снятся ребятам
земные синие сны.

Сны, сны, сны
о дождях, пролетевших косо.
Сны о разбеге волны,
сны о росах.
Сны, сны, сны,
приходите почаще, пожалуйста!
Простые сны, великие сны,
сны, сны.

Люди глядят на небо.
                             Небо над ними с детства.
Люди взрослеют.
Люди смеются.
Людям в колясках тесно.
Им напевают мамы
                         медленно и прекрасно
тихую песню,
сонную песню,
песню, в которой сказка.

Но,
    улыбаясь нежно,
будто считая версты,
люди
       глядят на небо,
люди
       глядят на звезды.

Люди глядят на звезды.
                               Взгляд их велик и вечен.
Люди мечтают.
Люди взрослеют
и расправляют плечи.
Людям по нраву ветер,
                              им нипочем туманы.
Сильные люди
вышли в дорогу —
вы не сердитесь, мамы!

Вот, улыбнувшись нежно,
мир оглядев спокойно,
люди
       уходят в небо…
Только
         в земле их корни.

Видишь,
           птицы летят осторожно
на далекие вспышки огня.
И распахнут весь мир,
                              и дорога
так и просит:
шагни на меня!

Там, где небо
                  шторма занавесили,
там, где вязнут в тумане слова,
обязательно
                есть неизвестные,
неоткрытые
острова.

И взлетают
               соленые брызги,
закипают, нацелясь в луну.
И тяжелые
              мокрые бриги
разрезают
большую волну.

Там крутые
               права и законы,
там закаты литые, как медь,
и продрогшие
                   синие горы
ждут людей,
презирающих смерть!

Эти земли
              в раскатистом громе,
в незнакомом тревожном дыму
покорятся лишь храбрым,
                                  а кроме —
ни за что!
Никогда!
Никому!

Там, где небо
                 шторма занавесили,
там, где вязнут в тумане слова,
обязательно
                есть неизвестные,
неоткрытые
острова.

Даль великая,
                  даль бескрайняя
за околицей и в судьбе.
Я тебе, земля,
                  низко кланяюсь,
в пояс кланяюсь тебе.
Мой родимый край,
                          место отчее,
ты – и праздник мой,
и броня.
Память общая
                   и песня общая
у моей земли
и у меня.

Я качал тебя
                 на своих руках,
то кляня судьбу, то моля.
Друг без друга нам
                          не прожить никак.
Будем дальше жить, земля.
Мой родимый край,
                          место отчее,
ты – и праздник мой,
и броня.
Горе общее
               и счастье общее
у моей земли
и у меня.

В свой последний час
                             я вздохну, скорбя,
и на жизнь свою оглянусь.
Малым зернышком
                          упаду в тебя,
спелым колосом вернусь.
Мой родимый край,
                          место отчее,
ты – и праздник мой,
и броня.
Сердце общее
                   и солнце общее
у моей земли
и у меня.

Если б камни могли говорить
под летящими вдаль облаками,
рассказали б о мужестве
                                камни,
если б камни могли говорить.

С неба смотрят звезды, не мигая.
Тонет полночь в медленной волне…
А над Брестом
тишина такая,
будто мир оглох на той войне.

На границе родимой земли
вихревые сирены завыли.
Встали мертвые рядом с живыми
и, обнявшись, в бессмертье ушли.

Трескался бетон, изнемогая,
людям было тяжелей вдвойне…
А над Брестом
тишина такая,
что нельзя не вспомнить о войне.

Было каждое сердце как Брест!
Под огнем навесным, перекрестным
враг нарвался на тысячу Брестов,
билось каждое сердце, как Брест!

Сердце билось, боль превозмогая,
даже стены плавились в огне…
А над Брестом
тишина такая,
будто мир оглох на той войне.

Если б камни могли говорить
под летящими вдаль облаками,
рассказали б о мужестве
                                 камни,
если б камни могли говорить.

Остался дом за дымкою степною,
не скоро я к нему вернусь обратно.
Ты только будь, пожалуйста, со мною,
товарищ Правда,
товарищ Правда!

Я все смогу, я клятвы не нарушу,
своим дыханьем землю обогрею.
Ты только прикажи – и я не струшу,
товарищ Время,
товарищ Время!

Я снова поднимаюсь по тревоге.
И снова бой, такой, что пулям тесно!
Ты только не взорвись на полдороге,
товарищ Сердце,
товарищ Сердце!

В большом дыму и полночи, и полдни.
А я хочу от дыма их избавить.
Ты только все, пожалуйста, запомни,
товарищ Память,
товарищ Память!

Нам рано на покой.
И память не замрет.
Оркестрик полковой
вновь за сердце берет.

Прости, красавица,
что жизнь пехотная
вновь расставание
сулит тебе.
Не зря начищена
труба походная —
такая музыка
звучит у нас в судьбе!

С ним трудно, как по дну,
сквозь огненную тьму
я шел через войну,
шел к дому своему.

Вновь блещет серебром
оркестрик полковой.
Он, словно вешний гром,
над нашей головой.

Прости, красавица,
что жизнь пехотная
вновь расставание
сулит тебе.
Не зря начищена
труба походная —
такая музыка
звучит у нас в судьбе!

Не думай о секундах свысока.
Наступит время,
                      сам поймешь, наверное:
свистят они,
как пули у виска, —
мгновения,
              мгновения,
                            мгновения…

У каждого мгновенья – свой резон,
свои колокола, своя отметина.
Мгновенья раздают – кому позор,
кому бесславье,
                    а кому бессмертие!

Мгновения спрессованы в года,
мгновения спрессованы в столетия.
И я не понимаю иногда,
где первое мгновенье,
                             где последнее.

Из крохотных мгновений соткан дождь.
Течет с небес вода обыкновенная…
И ты порой почти полжизни ждешь,
когда оно придет,
                       твое мгновение.

Придет оно, большое, как глоток,
глоток воды во время зноя летнего…
А в общем, надо просто помнить долг
от первого мгновенья
                             до последнего.

Не думай о секундах свысока.
Наступит время,
                      сам поймешь, наверное:
свистят они,
как пули у виска, —
мгновения,
              мгновения,
                            мгновения…