Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1

Пространство всюду. Бездна светолет, –
Рождающихся среди мрака звезд.
Усопших отвратительный скелет –
И без конца – космический погост.

Я только пепел гаснущих светил
Познал, я, ввергнутый навек в острог.
Фантазии мне не хватило крыл,
Чтоб отыскать тайник, где скрылся Бог.

Туда – на облачные минареты,
Ушедшие в лазурь небес как перст,
В мечтаньях любят улетать поэты:
Там купол голубой для них отверст.
Что им кровавый социальный гомон?
На кладбищах ожесточенный бой?
Их меч давно в таком безумьи сломан,
Они уверовали в край иной.
Мы – мох на плитах гробовых, мы – тина
На дне морском, и ни к чему возня.
Лишь облаков манит еще картина,
Да отпрыск новый у гнилого пня.

Ведь те же песни пел Гомер,
А звук мелодий вечно нов.
Течение веков – пример
Всего многообразья слов.

Всё, что исходит изнутри,
Навеки сказано векам:
Поэзия – как цвет зари,
Ее познал уже Адам.

Весь шар земной – сплошное царство Смерти,
Где подданные все осуждены.
Уж в люльке каждый в траурном конверте
Свой приговор приял у врат тюрьмы.
Что в том, что это только вексель белый,
Куда любой возможно вставить срок?
Что в том, что ты бежишь, как угорелый? –
Тебя настигнет и в пустыне рок.
Ты – за решеткой в мировом Синг­Синге,
И креслице готово для тебя.
Будь хоть бойцом кулачным ты на ринге,
Тебя настигнет Смерть, в свой рог трубя.
И шар земной постигнет та же участь, –
Он и теперь уже без головы
Орбиты пишет, в бесконечном мучась,
И мы на нем – бактерии, увы!

Космический корабль наш неустанно
Несется по небесному пути,
А мы на нем разбойничаем странно,
И царства Божьего не в силах обрести.

Нет Кормчего у нашего фрегата:
Мы в мятеже убили Божество,
И каждого смирившегося брата
Казним за творческое естество.

Мы без ветрил и без руля несемся
Вкруг Икса непостижного, над Ним
Как одержимые, глумясь, смеемся,
И в небо непонятное глядим.

И наш корабль нам будет мавзолеем,
Когда замерзнем мы или сгорим,
И нам никто тогда святым елеем
Не смажет пяток, как священный Рим.

Как я устал за тягостную зиму,
Повергшую меня на дно тюрьмы.
Пора бы навсегда оставить схиму
И жить для посоха и для сумы.

Как хорошо б между полос пшеницы
Брести весь день в пыли степных дорог
И петь псалмы, как полевые птицы,
И ночью спать, зарывшись в свежий стог.

Не знать – зачем на блещущие главки
Дорогой незнакомою идешь,
И наводить о праведниках справки,
И Христа ради брать у милосердных грош.

Увы, в степи поумирали боги,
Вокруг одно свирепое зверье,
И старые шагать устали ноги,
И под ребром – Лонгиново копье!

Из тьмы веков я с ужасом воззвал:
– Явись, Господь, я потерял Твой след.
Безбожным кажется мне звездный зал,
И наша жизнь, исполненная бед.
Мы – камни средь безжизненных камней:
Ни деревца, ни изумрудной травки,
Повсюду море обгорелых пней,
И обесчещенные храмов главки.
Без парусов космический корабль
Наш пишет в бесконечности орбиты.
Не опустить нигде прогнивший трап,
И на обрубке мачты мы прибиты.
Ни в чайках, ни в резвящихся дельфинах,
Ни в гребнях волн Тебя я уж не вижу,
Ни в искрящихся золотом вершинах, –
И всё творение я ненавижу. –
И голос вдруг с упреком прозвучал:
«Ведь Бог – Любовь, виденья не нужны,
Она – души надежнейший причал.
Взгляни в глаза печальные жены!
Еще в раю к тебе привел Я Еву,
Ее любовь – мой очевидный след.
Люби ее и чти, как Приснодеву,
И никаких не может быть с ней бед».
И я зажег погасшую лампаду
И заглянул в лучистые глаза,
И, как с Виргилием, пошел по аду, –
И засияла в небе бирюза.

Что ваши школы, что теченья?
Они ведь только для овец:
Рождаются стихотворенья,
Как на поле сухой чабрец.
Рождаются, благоухают
Для пчелок Божьих у купели,
Потом неслышно засыхают
Без всякой затаенной цели.
Чабрец не роза, не фиалка,
Благоухает меж ладоней,
Ему и умирать не жалко,
Как свечке пред святой иконой.
Он вырос на сухом обмежке,
И мир ему казался раем,
Он не участвовал в дележке,
Не величался самураем.
И всё ж степного аромата
Он не последней был основой,
Как росник, как полынь, как мята,
Как куст татарника терновый.
И я такой же был основой
Меж дикарями, как чабрец.
Теперь я примирен с Еговой,
И близится земной конец.

Я волна над бушующим морем.
Со вспененной в борьбе головой,
Никаким человеческим горем
Не покрыть мой космический вой.
Что песчаное мне побережье,
Что уступы упорные скал?
Родился я от ветра в безбрежьи,
И от вечности синей зеркал.
Выше всех я вздымаюсь навстречу
К улетающим ввысь облакам
И к алмазному звездному вечу,
Хоть оно безразлично к волнам.
И хотелось бы мне Афродиту
На жемчужнице дивной нести:
Кто дороже ее эремиту
На безбрежном лазурном пути?
Но встречают меня лишь сирены
Рыбохвостые с песней у скал,
Наряженные в облако пены,
И тритонов манит их кимвал.
Я всё выше, всё выше взношуся,
Чтоб достать до сверкающих звезд,
Но как облако лишь опущуся,
Чтоб упасть на пигмеев погост.
25 марта 1953