Ярослав Смеляков - Стихотворения и поэмы

Пахарь пишет книгу жизни
в час рассвета.
Вся земля вокруг пошла
на книгу эту.

Ранним утром
борозду за бороздою
я читаю, словно
строку за строкою.

В первый раз за долгий век
батрак вчерашний
по своей, а не чужой
шагает пашне.

В первый раз идет работник
вслед за плугом,
как идут навстречу счастью
вслед за другом.

Два тяжелые быка
под солнцем мая
перед пахарем
торжественно шагают.

Два быка, как с братом брат,
шагая рядом,
огибают танк,
раскроенный снарядом.

Пусть стоит он со своей
разбитой башней,
словно память о войне,
на этой пашне.

Вольный пахарь
плугом землю подымает —
так народ свою
историю слагает.

Каждый сквозь шум дождя,
как бы сквозь свет и тьму,
мимо него идя,
кланяется ему.

Осень — его пора.
В чудном избытке сил
осенью золотой
он очарован был.

Голову наклонив,
не поднимая глаз,
шелест ее ветвей
слушает он сейчас.

Мелкий московский дождь
медленно моросит.
Мокрый осенний лист
наискосок летит.

Счастлив я на земле
с ним под одним дождем:
дождь на его челе
и на лице моем.

Напомни мне, как выглядит дерево,
напомни, как щебечет река,
когда над нею носятся тысячи птиц?

Расскажи мне о влажном шуме моря,
о просторном аромате полей,
о звездах, о светящемся воздухе.

Объясни мне, правда ли, что горизонт
стоит без замочной скважины и без ключей,
как хижина бедняка?

А что такое поцелуй женщины?
Произнеси хоть какое-нибудь женское имя,—
я позабыл их все.

Неужели и теперь
там, за стеною, лунные ночи
пронизаны трепетом страсти?

Или, может быть, во всем мироздании
осталась только моя камера,
ее кладбищенский сумрак
и гробовое молчание каменных плит?

Двадцать два года…
Я забыл
объем, запах и цвет вещей.
Я пишу бессмысленные слова:
«море», «поле».
Я произношу слово «лес»,
но не помню геометрии дерева.

Я беззвучно называю людей и предметы,
которые каждый день тюремщики
выталкивают из моей памяти.

(Нельзя продолжать. Идет надзиратель.
Я слышу его шаги.)

Шли банды по нивам индийской земли,
жгли хижины наши и нас убивали.
Но волю народа они не сожгли
и душу народную
                           не расстреляли.

Империя! Ты не жалела свинца,
железом и сталью восставших карала,—
так стали железными наши сердца,
так наша решимость железною стала.

Вдоль рек бенгалийских — стенанье и прах,
кружится зола над наделами пашен.
Взошла и созрела на нищих полях
лишь ненависть наша, да! — ненависть наша.

Мы этот большой урожай соберем
своими руками, своими серпами,
наполним им души и грозно пойдем
под знаменем мира на битву с врагами.

Мы вольную жизнь принесем матерям,
мы двери в грядущее счастье откроем:
недаром вы пели своим сыновьям
и песни голодных, и гимны героев.

Нетленны, нетленны и ткач, и батрак,
нетленно рабочее братство народа,
бессмертен горшечник, и вечен рыбак,
и вечной любовью мы любим свободу.

И песня дрожит, отряхается гордо,
Она жива и тверда, как конь,
И песня лодкой плывет над городом,
Акробатом хватается за балкон.

Быт его душит, мешает жить,
Мешает вставать поутру.
Закрыты глаза: и он видит — лежит
Жены окровавленный труп,
Мухи сидят на ее лице,
(«И жизнь разбита, как пьяный бокал»).
Такой он врывается утром в цех,
Такой он ломает вал.
Он сам не свой и не наш. Он объят
Пожаром зеленой тоски.
Он кончит работу. И видит себя
В центре черной доски.
Он прется в пивную. Ошпаренный рак
Ломается, будто валик.
Он пьян, он бушует, он бесится. Так
Кончается старый ударник.
Неправда! Постой, обожди. Ерунда!
Не может этого быть,
Неправда, что выхода нет, что быт
Будет мешать всегда.

Рубахи твои будут в прачечных мыть,
В котлах, кислотою умытых.
Товарищ, иди и встречай новый быт,
Идущий на смену старому быту.

Он раньше шатался, пятнистый страх,
вонявший казенным вином,
он бил мои зубы, кричал «ура»
а звался родным отцом.

Ты умер. Ты, привыкший жить
за сорок с лишним лет.

Лежишь в гробу, молчишь в гробу,
готовишься к земле.

В окно врывается закат,
И за окном — река.
С водой и солнцем пополам
приходит лирика.

Плывет на лодках по реке
московская любовь.
И высоко невдалеке
взлетает волейбол.
По скверу розовый старик
проносит карасей,
бегут ребята. И летит
кривая карусель.

Твой опыт множится на нас
и двигает вперед.
И целый цех, и целый класс
на всей земле живет.

И с ним пройдем сквозь гром и дым,
учебу и войну.
И выдержим. И не сдадим
Нигде. И никому.

И ветер, как будто небритый вор,
влезает в форточку, а потом
он бьется в окно, он стреляет в упор,
он обнимает облупленный дом.

Один этот думает, изобретает,
реконструируется, растет.
В одном этом кровь молодая играет,
в одном этом вводится хозрасчет.

Вы ходите ночью, смешны и нежны,
врываясь в чужие обители.
И в это же время стране нужны
слесари и строители.

Я слышу. И хоть мне грустно
И голос тоски высок
Мой смех залетает в небо
И падает на песок.

Я молод. И мне не страшно,
И мне неповадно выть.
Любимая! Я не смею
Такую тебя любить.